В течение многих лет мир Маргарет был ограничен стенами замка и, казалось, она ничего не знала, кроме правил и обычаев, царивших в нем.  Голоса фрейлин, привычки и обязанности свиты, те же голоса, лица, слова, те же убранства, симпатии и предубеждения – вот и все, что она знала о жизни. И вот, стоя у прилавка с тканями, мысли ее были заняты не столько роскошными материями, что являлись ее взору, сколько раздумьями о том, как необъятен мир, и какое поле для надежд, радостей и волнений дает он тем, кто отважился выйти на его простор. В глубине души девушке хотелось свободы, она тайно жаждала ее; и  молилась о том, чтобы ей была она дарована. Но крики, что доносились от нищих, - о скверной пище и ее недостаточности, казалось, унесли ее молитву. Маргарет не могла возобновить прерванный ход мыслей: она оборачивалась, из дрожащих пальцев выпадали лоскуты заморской ткани. Королева учила ее держаться смело и гордо, однако, удавалось это принцессе лишь в обществе ее постоянного окружения – придворных дам и младшей сестры. Доротея же, утомленная жарой, пожелала отправиться домой, сославшись на то, что сегодня ей предстоит примерка диковинных башмаков, что были изготовлены для предстоящего пиршества. Однако, предметом сожалений Маргарет являлось то, что вместе с Доротти была вынуждена отправиться и Элейн. Фрейлине принцесса обязана была большинством своих познаний о жизни за стенами замка: ее дружба и беседы доставляли неизменную радость, а ее общество – некую уверенность в себе и своих силах. Девушке ничего не угрожало, но как справиться с нарастающим беспокойством, она не знала, и ничто не подсказывало ей ответа. Маргарет уже стала задыхаться от аромата мускуса и амбры, которые доносились из шатров торговцев, и смешивались с запахом курений и лепешек. Купец - стройный человек с желтоватым лицом и карими блестящими глазами, затянувшись, то и дело выпускал душистые струи дыма в солнечный, пропитанный теплом воздух. Мысли путались в голове и были подчинены хаосу, принцесса чувствовала, как кровь стучит у нее в висках. Разгоряченная зноем, она вновь опустила свои пальцы на лоскуты ткани, как вдруг приметила краем глаза фигуру, что двигалась к прилавку, прямо навстречу. Стража была обеспокоена не меньше самой девушки. Маргарет сделала кроткий жест, устранив надобность во вмешательстве, - теперь ею овладело любопытство: было интересно посмотреть, как будет держаться незнакомец дальше. Так и будет идти, не говоря и не замечая, тем самым, ведя себя, как истукан, или же окажется любезным и остановится? Если сперва ее наблюдения были настороженными, то сейчас на смену им пришли удивление и интерес. Вскоре идущий оказался рядом и заговорил:
-  Я вижу, леди отменно разбираются в женском убранстве; не могу ли я заручиться, в таком случае, вашим мудрым советом?
Оставшиеся фрейлины были чрезвычайно общительны от природы, и оттого были всецело погружены в обсуждение привезенных товаров. «Должно быть, они своей болтовней и привлекли внимание», - промелькнуло в мыслях; и на долю секунды осторожность снова взяла верх над любопытством. Однако,  решение подпустить к себе незнакомого человека лишило Маргарет путей к отступлению.  Да и не она ли просила свободы, молила о переменах? Каким бы смешным это ни было, принцесса углядела в появлении этого странника, барона, графа или, может быть, даже герцога, знак. Мрачные мысли, которые подстерегали ее, стали рассеиваться.
Набравшись смелости, Маргарет наконец обратила прямой взгляд на стоящего перед ней мужчину. Сразу узнала она в нем северянина: черные, как смоль, глаза, массивный лоб, который показался ей угловатым из-за копны темных густых волос, зачесанных назад. Он был высок, превосходно сложен – и даже накинутый на его плечи шерстяной плащ не мог скрыть изящества, с которым он двигался. «Уже не юноша, пожалуй, ему около тридцати, тридцати пяти лет». Девушка не смогла определиться, может ли она назвать его красавцем или нет, но она смотрела и чувствовала, как какая-то непонятная, непреодолимая сила притягивает ее глаза к этому лицу.  Мысли и чувства бушевали, как бурный прилив, - спустя мгновенье лицо девушки украшала улыбка и легкий румянец:
- Можете, любезный сударь, что пожелал остаться неизвестным,  – из-за спины доносилось негромкое щебетанье фрейлин, полное сдерженного оживления, но это не помешало девушке продолжить: - Маргарет Уоллинфорд, принцесса Камбрийская, и ее свита к Вашим услугам.
Тут же принцесса вытянула вперед тоненькую руку, что теперь казалась даже ей самой маленькой и хрупкой, как веточка. Маргарет робела, чувствовала на себе взгляды сотен глаз, которые наблюдали за ней пристально и упорно.

Вид мужчины показался Маргарет несколько ошеломленным, однако сударь на удивленье быстро спохватился и удостоил ее руку, что была объята легкой дрожью, прикосновением губ. Покончив с общепринятыми фразами и формами вежливости, он продолжал:
- Cкажу вам, что удивлен пребыванием столь высокой особы в скромной вотчине куда более простого люда; хотя пути царственных особ неисповедимы, как говорят поклонники Христа... Персону же свою я до поры до времени пожелаю оставить неназванной, буде вы позволите: я всего лишь скромный отпрыск благородного рода, не самого знатного и богатого, чтобы заинтересовать вас, Ваше Высочество…
От услышанного девушке было сложно сдержать смех – речь была слишком эффектной, но лишенной всякой естественности, что и придавало этой тираде комичности. Нежелание называть свое имя удивило Маргарет, но данное отсутствие формальности не было воспринято ею как дерзость. Единственное, что пришло в голову – это то, что перед ней стоит весьма своеобразный человек. Принцесса улыбнулась и вновь посмотрела на собеседника. Какие-то слова почти ощутимо трепетали на его устах, и, наконец, он вернулся к интересовавшему его вопросу:
- Что имеют обыкновение желать дамы весьма, гм, зрелого возраста в качестве скромного, но уместного подарка?
Маргарет решила не спрашивать, кого он имеет в виду под этим «дамы зрелого возраста», но возможно, он намекал на помощь в выборе подарка для своей сестры или супруги. Стоит признать, что в дарах принцесса разбиралась не больше обратившегося к ней, - ведь чаще она получала их, нежели удосуживалась делать самой. Зато она не понаслышке знала, какой восторг являет собой ткань для убранств - какой радостью овладевает сердце, когда извлекаешь шелковые материи, разворачиваешь их, как их красота ослепляет разум, захватывает все существо. Кокетство было у нее в крови: в новом платье Маргарет преображалась – приподняв его, она могла кружиться по комнате часами, легонько поворачиваясь на носках. «Мое платье идет мне? А башмачки? А чулки?», - донимала она вопросами фрейлин. Впрочем, от сладостных воспоминаний принцесса была возвращена быстро: своей необычайностью подействовали «волчьи глаза». Мужчина продолжал смотреть исподлобья, упорно.
– Я не смею спрашивать о Вашем имени, если Вы сами не желаете того,  -  ответила она. «И раз так, то разрешите мне слегка подразнить Вас на этой меркантильной основе» - Неужто Вы считаете, что члены королевской семьи заведомо обречены предаваться всем тем убогим развлечениям, которым предаются все богатые и оттого ничтожные люди?
Ее взгляд вновь был переведен на прилавок, а пальцы вновь коснулись обрезов ткани. Предположить, что может быть к лицу неведомой избраннице или сестре средних лет, было невообразимой задачей. «Если сударь желает сделать подарок своей супруге, то…это, должно быть, особа, что имеет прекрасный бюст, грациозную шею, такие же темные глаза и черные кудри. Ежели это его сестра, то это рослая особа лет сорока, стройная и прекрасно сложенная – под стать своему брату». Купец принялся совать лоскуты шелковых тканей, но девушка лишь покачала головой и, сокрушенно вздохнув, негромко, но настойчиво потребовала показать ей материи из тонкой шерсти. Завидев моток темно-синей ткани, принцесса оживленно блеснула глазами:
- Что Вы думаете об этом? Не находите ли Вы этот обрез прекрасным? – не дожидаясь ответа, Маргарет подхватила лоскуток ткани и приложила его к своей груди – сохраняя в своих движеньях что-то наивное и полудетское.

- Увы, я не так уж и много смыслю в тканях и прочих женских утехах. Но раз уж вы мне столь настоятельно рекомендуете эту вещь, я вынужден сдать крепость своего невежества – и не скажу, что поражение горько; горечь поражения сладка, как говорят или будут говорить однажды. К тому же, это лишь сопровождение к визиту вежливости, поэтому не думаю, что с меня спросят строго, если я что-то напутаю. –– взгляд мужчины стал не таким строгим, не таким угрюмым, а губы же его улыбались. Принцесса вновь не могла не отметить, насколько прекрасными (действительно прекрасными!)  были его глаза – большие, черные, и в их глубине что-то все время менялось, в них на мгновенье вспыхивала какая-то нотка лукавости или что-то близкое к ней.
- А вам, ваше высочество, приходилось ли тяготиться обязательными, но несущими малый смысл вещами? – если бы у Маргарет было время подумать, она бы ответила на этот вопрос так, как принято отвечать королевской особе в подобных случаях: что-нибудь неопределенное и вежливое, но ответ вырвался у нее до того, как она успела удержать его:
- Пожалуй, даже слишком часто! – осознав свою оплошность, девушка тотчас обернулась: к счастью, фрейлины продолжали говорить между собой – негромко, но с выразительной и звучной интонацией, привычной для них. Маргарет торопливо повернулась к собеседнику, снисходительно и покорно улыбнулась:
- Я слишком поторопилась, прошу простить меня. Мне следовало сказать, что нелегко ответить сразу на данный вопрос – ведь то, что несет для одного человека малый смысл, может являться для другого противоположным, – принцесса сделала попытку оторвать свой взор, что был прикован к лицу стоящего перед ней, но тщетно – ее глаза не повиновались, они то и дело обращались в его сторону и оставались на нем. – Разрешите мне взять назад мои слова.
Девушка перебрала в уме сказанное, заглянула в свое сердце, проверила свои мысли и решила, что не зря она вернула их на безопасный путь здравого смысла. Ведь кем бы этот сударь ни был – хоть герцогом, хоть выходцем из простолюдинов (что вряд ли: уж очень сильно выдавали его внешний вид и речь), принцессе надлежало вести себя подобающим, достойнейшим образом. А подобные фривольные речи, подобно блуждающему огоньку, завели бы ее в глубокую трясину, откуда нет выхода. «Устыдись, в тебе ведь течет королевская кровь, несчастная, слепая дурочка!», - произносила она над собой эти слова, как приговор. Благотворное воздействие внутренней дисциплины не замедлило сказаться – подавливая стыдливые чувства и сдерживая их проявление, Маргарет была готова встретить предстоящий ответ с подобающим спокойствием.