"Как нелепа и абсурдна жизнь", - как сытый кот, щурясь на ярком весеннем солнце, думал солнечным днем двенадцатого апреля наследный граф Эрван Блитинг, проезжая верхом по неохватным просторам графства Барнард.
Еще не до конца объезженный ретивый жеребец игреневой масти под ним, Синир, несся как угорелый, с задором взрывая колдобины на дороге и значительно опережая скромную свиту графа. Эрван, вскоре нашедший некое болезненное удовольствие в неспокойной езде и в дерзких, как ласки требовательного любовника, касаниях ветра к губам, не пришпоривал почуявшее пьянящее дыхание весны животное и пустил коня во всю прыть по тронутым первой зеленью просторам графства.
Всякий раз, возвращаясь в эти края, он невольно находил все новые и новые приятные места, полные чудной красоты. Недаром эти живописные и плодородные земли вызывали зависть у многих соседей графа! Весна робко вступала в свои права, и все вокруг, скинув оковы льда, было охвачено праздным возбуждением в преддверие долгожданного лета. И все же сорок первая весна жизни Эрвана "Волка" Блитинга обещала быть не более пышной и в то же время не менее тоскливой, чем предшествующие ей с момента кончины леди Дейрдре Диармейд.
Закусив обветренную до крови губу, Эрван судорожно оглянулся, чистым, избавившимся от шелухи давно кристаллизовавшихся слез взором оглядев обновляющуюся флору. Вокруг цветущим соцветием расстилались тучные луга. Вдали чернела верхушками дубовая роща, подле которой паслись многочисленные стада. После затянувшегося зимнего сна жизнь заново нарождалась в каждой капле росы на зеленоватых стеблях, в каждой наклевывающейся почке дерева. Однако не всем суждено было встречать этот весенний день с поцелуем солнышка на сомкнутых веках: солнца никогда больше не увидит, например, покойный король Арго, Дэйрдре, полководец отца Пасген "Сиплый" и... Вильфельм Барнард.
Уже неделя, как тело достопочтенного Вильфельма покоится в земле, служа щедрым пиршеством для могильных червей. "Хоть где-то в этой жизни от него нашелся толк!" - злорадно ухмыльнулся своим мрачным мыслям лорд Ланарк, инстинктивно натянув поводья, заставляя коня шарахнуться вбок, недовольно замотать головой и бойко взбрыкнуть, словно с шквалом негодования отвечая кощунственным мыслям своего хозяина.
Граф сделал лошади больно, как и непотребно подумал о покойном вовсе не со зла - скорее, из-за абсурдности жизни, в очередной раз доказывающей бесполезность угрызений совести. Абсурд этой жизни не в том, что зло превалирует над добром, а только в равноценности последствий всех действий. Вот Вильфельф мертв, а его обескураженная несчастьем жена жива и, вероятно, также радуется весне, как певчие птицы солнцу по утру; или вот Дейрдре уже какой год мертва, и ее останки одиноко стынут в холодной могиле, а причина ее скоропостижной смерти, семилетний мальчик Бран, живет себе поживает и даже не представляет, какое несчастье и, одновременно, отраду доставляет своим существованием несчастному отцу. И будь ты сто раз святым мучеником, ценой собственной крови искупающим грехи всего человечества, исход что для тебя, что для лиходея, на счету которого сотни отнятых жизней, одинаков - смерть. Уродливой, искаженной тенью, она рано или поздно врывается в жизнь каждого, делая драму жизни абсурдной комедией. Сами ее проявления с изрыганием кровавой пены, захлебывающимися всхлипами и испусканием газов безобразны до тошноты, что делает ее только в разы отвратительнее! Разве красиво умер граф Барнард, этот обрюзгший напыщенный индюк, что, похоже, много лет не прикасался к своей жене, зато, по-видимому, частенько - к бутылке? Он умер нелепейшим образом, упав с лошади, как мешок с компостом; вовсе не так, как рассчитывал, когда по молодости лет со своим войском отважно шел на стан врага. Однако люди почему-то считают, что в смерти есть что-то уважительное, неприкосновенное и вводящее в оцепенение, точно в мимолетной и легко ранимой, как пыльца на крыльях бабочки, красоте юной девственницы. Естественно, достоверность богов, придающих смысл жизни, куда более соблазнительна, чем достоверность безнаказанности злодеяний. И все же абсурд жизни как раз в том, что зло никогда не будет наказано. Вот даже сейчас - после кощунственных мыслей об усопшем - лорда Ланарк не настигнет перст судьбы и мстительно не пронзит на месте огненной стрелой с небес.
Эрван отпустил поводья и ласково погладил лошадь по гнутой дуге шеи, тихо причитая: "Ну-ну, мальчик, тише". Галопом подоспевший к нему паж - совсем еще не оперившийся, но уже хорошо-сложенный и рослый белобрысый юноша лет четырнадцати, "весьма недурной наружности в пронзительном свете дня", как не без крамольной мысли о совращении подростка заметил граф, - взволнованно осведомился у сеньора:
- Милорд, может, Bам все-таки стоит сменить лошадь?
- Не стоит, Анври! - запыхавшись от бешеной езды не меньше своего жеребца, слабым голосом отозвался Эрван, тщетно пытаясь успокоить если не суетливый стук своего сердца, то хотя бы почувствовавшее упоительный вкус вольной жизни животное. - Синир - послушный конь, правда, Синир? - грациозно пригнувшись, заглянул в иссиня-черные умные глаза лошади граф и ласково потрепал ее за влажный вороной загривок. - Чего не скажешь о тебе, Анври, - пришпорив коня, напоследок игриво бросил озадаченному пажу лорд Ланарк и снова пустился вскачь по слякотной дороге к замку. - Ты ведь заблаговременно известил миледи Барнард о моем визите?! - выкрикнул он вслед, ускользая от сопровождения в изумрудную даль бескрайних полей, но его звонкий голос унесли прочь лихие весенние ветра.
И вот впереди показалось знакомое место, над которым возвышались мрачные, башни замка. Старик Барнард умел ценить красоту, что видно даже по его эстетичному выбору супруг, каждая из которых краше предыдущей. Стоя на пригорке, граф Блитинг мог разглядеть бескрайнюю вереницу строений, которая представлялась глазам на подобие величественного амфитеатра. Лучи солнца пылали на бесчисленных сверкающих крышах, точно на чешуе карпа. Прищурившись, он даже сумел разглядеть створки окон главной башни, где, должно быть, обитала вдова Барнард с дочерью. Необозримость требует, чтобы к ней прикасались, даже сквозь трогательную щелку в ставнях окон, придающую громаде замка обличье игрушечного домика. Подумать только, что за каждым таким окном - одушевленные существа и сотни тесно переплетенных судеб! И кто знает, с чьей теперь сплетется вьюном его мятежная судьба, как только он вступит в покои бывшего друга...
Препровождаемый людьми графини, граф Ланарк вальяжной поступью ступил в приемные покои, звонко цокая "звездчатыми" шпорами по полу. Вспомнив о потрескавшейся от ветра губе, граф недовольно прикрикнул на вечно виноватого в чем-то эфемерном, а, по сути, только в том, что поступил на службу к слишком придирчивому сюзерену, пажу: "Почему ты не прихватил с собой ампулу пчелиного воска, разбавленного эфирными маслами? Видишь, что у меня с губой?!" - сняв походные перчатки и проворным движением проведя рукой в области припухших от "поцелуев" ветра губ, возмутился Эрван. "Попомни мои слова: не сносить тебе головы, если хоть один пес в этом графстве решит, что это люэс". В этот момент парадные двери приветливо распахнулись, точно створки морской ракушки, обнажив богатое убранство комнаты и ее главную ослепительную жемчужину - леди Эйлин Стейси.
Вдовствующая графиня если не дожидалась, то, во всяком случае, ожидала его появления, ведь граф Эрван, будучи хорошим другом ее покойного мужа, мог порадеть за безвольную графиню и ее дочь, оставшихся без надежного покровительства. Ходят слухи, что на их земли соседскими графствами уже выдвинуты серьезные притязания. Возможно, она догадывалась, что мотивами прихода графа Ланарк было не только желание выразить ей свои искренние соболезнования по поводу кончины мужа, но и какие-то скрытые корыстные побуждения, однако леди Барнард не отказала соседу в гостеприимстве.
Подойдя ближе, мужчина галантно низко поклонился даме, выражая ей свое глубокое почтение и, параллельно, сочувствие.
- Миледи Барнард, - торжественно произнес он, с едва примечательным вызовом подняв васильковые глаза на необычайно бледную в траурном одеяние женщину. - От лица графства Ланарк выражаю Вам свои глубочайшие соболезнования по поводу кончины супруга! - добавил он, с кошачьей гибкостью выпрямившись и встав подле графини в солдатскую стойку "смирно". - Лорд Барнард был моим хорошим другом и добрым соседом, и его уход сильно опечалил всех нас в графстве Ланарк! - с долей напускного красноречия произнес свою пафосную речь граф, сочтя вежливый тон беседы наиболее уместным с траурно-печальной благородной дамой. - Все мы знаем, что Вильфельм был человеком с изрядным умом и добрым сердцем, причем добрым от природы... - поняв, что невольно повторяет свою пламенную речь с похорон, Блитинг осекся и виновато, но с мальчишеским задором исподлобья взглянул на собеседницу. - Миледи, скажите, если только я могу что-либо для Вас сделать? Вы же знаете, оказать услугу вдове лучшего друга было бы долгом чести для меня!
Эрван "Волк в овечьей шкуре" был не лишенным зачатков благородства, но слабым и ветреным человеком. В свои чуть за сорок он по-прежнему вел рассеянную жизнь и думал только о своем удовольствии. Красота молодой вдовы при этой ознаменованной печальным событием встрече сделала впечатление в его сердце. Лорд Блитинг всегда имел довольно живое воображение, и в голове его моментально созрел хитрый план, претворение которого в жизнь обеспечит последующие дни его жизни счастливой праздностью. Ему вдруг показалось, что в Эйлис Стейси, графине Барнард, он нашел именно то, что давно искал...

Отредактировано Ervan Blything (2014-10-27 09:36:50)

Забавно, что даже когда события коренным образом изменяются, но их изменение пока в силу каких-то причин не отразилось в вашем сознании, то перемена для вас - совершеннейшее ничто. Допустим, думая о пути своего обогащения, вы продолжаете чувствовать себя богачом, пока не знаете, что тайник, хранящий ваши баснословные капиталы, уже давно вскрыт. Отражая в себе жизнь своего ребенка, которого воспитывали с пелен, вы продолжаете быть отцом, покуда до вас не дошла весть, что ваш ребенок умер неделю назад от чахотки. Выходит, человек живет не событиями объективной реальности, а лишь отражаемостью этих событий в своем сознании. Все эфемерно! И бывает, испытывая счастье, достаточно лишь задуматься о его скоротечности, как оно в то же мгновение исчезает. Ощущение счастья кончается не потому, что внешние условия, создавшие его, обрываются и быть счастливым становится неприемлемым, а лишь от сознания того, что эти условия когда-нибудь непременно оборвутся. Счастье начинает раздражать и вовсе исчезает, хотя обстановка не меняется - в этом парадокс человеческой натуры!
Глядя на сраженную горем вдову Барнарда, Эрван отвлеченно думал о том, какая это удивительная вещь - силуэт навсегда уходящего из твоей жизни человека в дверном проеме. Есть в этом какое-то бессилие, смутная жалость, что лунной ночью не позволит тебе спокойно уснуть. Именно в дверном проеме Блитинг вспоминал восковое, мгновенно похорошевшее, как на картине, лицо графа, когда тот под предлогом срочной необходимости возвращаться в вотчину, чтоб не расхолаживать молодую жену, покинул его общество в одном из трактиров, куда друзья завернули по удачному завершению дел. Это был последний раз, когда мужчина видел Вильфельма живьем - незадолго до его скоропостижной и совершенно нелепой кончины. Эрван если не любил, то, во всяком случае, высоко ценил графа Барнард, который слыл его надежным приятелем. И именно поэтому он с горьким осознанием посмертной благодетели друга смотрел на бледное, как диск луны, лицо хозяйки замка с мыслями о ее покойном супруге. Внезапно из отставных вояк и заурядных управленцев граф Барнард сделался для всех едва ли не непогрешимым идолом для поклонения, идеалом всех существующих добродетелей! Наследный граф Ланарк же оставался в этом плане трезво верен своему нелестному суждению о друге, изучив за годы тесного общения все его сильные стороны и многочисленные слабости. Вряд ли леди Барнард также пребывала в любезно по несколько раз высказанной всеми присутствующими на похоронах одухотворенной печали: она слишком хорошо знала своего мужа в бытовой жизни, чтобы сокрушаться из-за его трагичной утраты; единственное, по чему леди Стейси могла искренне кручиниться, была грядущая неопределенность жизни ее малолетней дочери, оставшейся без отцовского покровительства и посему могущей стать добычей слетевшихся на запах легкой дичи стервятников. Безусловно, для Эрвана не было секретом, что брак лорда Барнард с леди Эйлис Стейси был, скорее, мудрым стратегическим маневром, нежели страстным порывом души: они с Вильфельмом ни раз обсуждали своих женщин, и нельзя сказать, чтобы старый граф тешил себя маразматическими иллюзиями по поводу того, что молодая женщина могла искренне полюбить, в ее понимании, дряхлого старика, невзирая на его социальное положение и достаток; но его устраивало хотя бы то, что Эйлис родила ему дочь (хотя он мечтал о сыне, наследнике) и вплоть до сегодняшнего дня не подавала ни малейшего повода для возникновения мерзких слухов о себе - при нынешней расхоложенности дам, при живом муже беспечно вынашивающих бастардов любовников под сердцем, это дорогого стоило! Старый Барнард, безусловно, вытянул удачный набор карт, женившись на этой чудесной женщине. Но теперь он ушел, оставив за собой шлейф затянутых тяжб, имущественных споров и ночных вдовьих рыданий, а также крохотный клубок нежности по имени "Айлин". Вот о ее-то судьбе всем стоило обеспокоиться в первую очередь!
- Я рада, что моего супруга окружали такие достойные и надежные люди как вы, и что вы свято выполняете свой долг перед Вильфельмом и после его кончины.
Сумрак окутывал великолепной красоты женщину - как вечная тень раскаяния, как немеркнущее ощущение безжалостного темного ужаса, непонятной кары, готовой обрушиться с любой стороны. Очевидно, омраченная ранней смертью отца судьба дочери вызывало у леди Барнард наибольшее беспокойство, однако наблюдательный "Волк" Блитинг заметил во взгляде графини замешательство несколько иного рода - казалось, где-то он уже видел схожие отголоски воодушевления на, казалось бы, мертвом гипсовом лице.
- Миледи, вскоре Вы убедитесь, что звать меня "достойным" и "надежным" человеком было бы слишком безрассудно с Вашей стороны, - честно признался лорд Ланарк, подкрепив свои слова "скользкой" улыбочкой заправского проходимца, о коей были так хорошо наслышаны те, кто обращался к нему как в последнюю инстанцию и вместо помощи получал в ответ лишь эту чуточку виноватую улыбку бессильного могущества. - Я, как и прочие, в некотором роде преследую свои цели, явившись сюда... Хотя мне, правда, искренне жаль Вашего супруга! - без тени лукавства откровенно добавил Эрван, помня, какую неоценимую помощь лорд Барнард оказал ему, выступив послухом на деле о признании его отца, Зетара Блитинга, невменяемым, и нервно зашагал из стороны в сторону по просторным светлым покоям леди Барнард.
Потупившись в пол, глядя на играющие на половицах косые солнечные лучи, Эрван помолчал с пару минут, судорожно собираясь с мыслями. Странное выражение лица женщины, будто живущей какой-то диковинной внутренней жизнью за маской траурной отрешенности, не давало ему покоя. Где же прежде он видел этот панический испуг, переплетенный с вымученной тайной радостью?
- Сейчас время подумать о живых, леди Эйлин, - не отвлекаясь от своих напряженных мыслей, как сквозь поволоку сна, бесстрастно промолвил граф Ланарк. - Я знаю, что при всей вашей энергии и прочих достоинствах Вам катастрофически недостает времени, чтобы устранить неразбериху в делах мужа, упорядочить и разрешить все вопросы, - мрачно добавил он, хотя мысли его были заняты вовсе не осмыслением распорядка дня леди Барнард. - А Вам еще необходимо подумать о дочери, дальнейшая судьба которой в сложившихся условиях совершенно не ясна...
Эрван "Волк" старался никогда не задумываться о таких серьезных и страшных вещах, как боль, смерть, любовь. Но время существует для всех, как вода для рыб, заставляя задумываться над тем, что раньше казалось полным абсурдом.
- Вам и о себе надо подумать, миледи...
Говорил однотонной интонацией схоласта лорд Блитинг, а сам думал: какое же неоспоримо важное место в нашей повседневной жизни играют поверенные и писцы! Абсурд бюрократии дошел до того, что лишь с помощью документа можно доказать свои исконные права, на раз озвученные устно. Вот сейчас он формально не имел никаких прав на роль наставника леди Айлин и, соответственно, на распоряжение собственностью семьи Барнард, хотя прежде Вильфельмом ни раз обговаривалось, что в случае чего Эрван должен стать покровителем его семейства и названным отцом его дочери Айлин... Многие вещи в нынешней Камбрии существовали лишь, как говорится, "для галочки", для видимости благополучного государства, где уважаются и защищаются права поданных. К примеру, почему общество, которое так заботится о сохранности еще не родившегося плода, затем отправляет его через семнадцать лет на войну? Почему если ты, выкрикивая самые грязные непристойности, нещадно избиваешь на глазах у всего города провинившуюся крестьянку, это не вызывает ни малейшей реакции со стороны окружающих, в то время как стоит тебе появиться на улице, имея в качестве одежды павлинье перо в причинном месте - хоть даже твоя манера держаться известна как самая экстравагантная в графстве, - как тебя тут же упекут в темницу?.. Прочем, лорд Ланарк всегда был неисчерпаем в своих риторических вопросах, и собеседникам обычно ничего не оставалось, как покачать головой и перевести диалог в другое, более мирное русло.
- Вы же понимаете, что судьба лишившихся мужского крыла женщин нынче незавидна? - на полном серьезе осведомился граф, приступая к более активным действиям. - Миледи, Вы потеряете свою дочь, как потеряли супруга, если в срочном порядке не найдете ей лояльного к Вам опекуна.
Перед графом Ланарк сидела безумно красивая и не менее отчаявшаяся женщина, которая, верно, не знала, в чьем стане ей искать поддержку: короля, герцога или поместных графов? Вильфельму уже без разницы, что произойдет с его бывшей супругой и дочерью, потому что он с неделю был в лучшем из миров; а для тех, кто остался на Земле, ужас и неизвестность - это нынешнее бытие и повседневность.
- Позвольте мне помочь Вам дельным советом, миледи Барнард? - не дождавшись дозволения дать совет, он быстро добавил: - Вы должны опираться на подмогу тех, кто исконно был предан Вашей семье. В том числе, на Вашего покорного слугу, миледи! - с этими словами граф едва заметно пригнул голову к груди в немом поклоне. - И я сейчас не говорю о личных симпатиях и прочей не имеющей ровным счетом никакого отношения к делу ерунде: мы с Вами, слава Белену, давно не дети! - Эрван обворожительно улыбнулся, протянув Эйлис руку для кумовского рукопожатия, закрепляющего негласный союз двух соседних графств. - Вашими поступками отныне должен руководить исключительно трезвый рассудок и радение за жизнь Вашей дочери.
Эрван снова мельком взглянул в лицо молодой графини и обомлел: спокойными глазами Эйлис Стейси на него смотрела покойная Дейрдре! Взгляд леди Барнард выражал то же робкое радостное смятение, что и взгляд его умершей возлюбленной, когда та окончательно убедилась, что находится в положении. "Не может быть!" - обезумевшей птицей пронеслось в мыслях мужчины, и он почувствовал, как с земли поднималась знакомая боль, которая просачивалась сквозь чеканящие шаг подошвы. Впрочем, через секунду Эрван убедился, что увиденное в глазах леди Стейси являлось лишь его безумным домыслом - глаза вдовы теперь смотрели на него с былым холодным равнодушием, точно душа девушки находится далеко-далеко от этих омраченных горем мест. Он подумал: а вдруг, если он зажмурится, это царство мелких, незначительных деталей поглотит все пространство вокруг, и, открыв глаза, он обнаружит, что закован в цепи, как волк Фенрир - этот непрошеный гость в стране беспечных полубогов.
- Леди Барнард, может, Вы хотели бы поведать мне что-то, что должно остаться только между нами? - почувствовав висевшую над ними невидимой тучей гнетущую недосказанность, тактично попытался растопить льды между ними наследный граф Эрван Блитинг.

Отредактировано Ervan Blything (2014-11-07 10:39:31)

Женская красота столетиями сводит мужчин с ума, точно колдовские чары; и нет от нее целительного зелья. Вот и сейчас завитки блестящих темных волос слегка выбивались из заплета кос, точно черное пламя. Эрван не мог не заметить утонченной красоты жены своего покойного друга, хотя, как правило, рассказывая об женах друзей, выделяют исключительно их личностные качества. А граф Блитинг отмечал безусловную красоту Эйлис Стейси: она была невысокой, хрупкой красивой женщиной чуть за двадцать; ей шла здоровая худоба, длинная шея с египетской ноткой и блестящие волосы, очень аккуратно уложенные в прическу; на безупречно-аккуратных, будто нарисованных, губах неизменно играл натуральный багрянец. Графиня Барнард выглядела просто и безукоризненно, за что следовало бы благодарить ее природную привлекательность и изящество черт и форм.
Чуть кокетливым кивком леди Стейси пригласила Эрвана в дальние покои, подальше от растопыренных ушей, любопытных глаз и пронырливых умов. Мужчина жестом подал своему пажу предупредительный знак, велящий оставаться на месте, и, всколыхнув полы плаща, послушно последовал следом за хозяйкой. Идя по мрачным переходам замка за великолепной статной женщиной, граф думал, что каких-то восемь лет назад они точно так же прогуливались по палатам замка с женой брата и строили долгоиграющие планы на жизнь, воображая, как заоблачно счастливы они будут, избавившись от Блекки. Должно быть, и леди Барнард прогуливалась с вихрящимся сквозняком по этим самым каменным коридорам, до стрежета зубов неистово мечтала о визите тайного воздыхателя, что мог бы сорвать оковы льда с ее сердца; как знать: возможно, такой человек уже встретился на жизненном пути величавой паве по имени Эйлис Стейси...
Гость вежливо отказался от отдыха и трапезы, сославшись на то, что само его пребывание в графстве Барнард являлось для него приятным досугом, не требующим дополнительных услуг; и посему сразу предпочел уединиться с графиней в кабинете. Вступив за порог кабинета покойного графа, Блитинг с поразительным спокойствием обреченного оглядел помещение, где он находился. Взыскательному взору мужчины представилась часть просторной горницы, в которой почти что не было посторонних вещей - только все самое необходимое. Не, как это принято у холостяков, дешевое и кандовое, а изящное, подобранное избирательной рукой. Его глаза не могли ни на чем сосредоточиться, однако кое-что приметить он сумел. В покоях графине было слегка сумрачно, ибо сквозь узкую готическую раму окна едва пробивался блеклый солнечный свет, короткими полосами падая на пол, а в искусственно-созданном мраке тускло мерцала пара свечей в подсвечниках. А может, горела лишь одна свеча, многократно размноженная его возбужденными чувствами восприятия. А может, и вовсе не было свечей, а лучезарное сияние шло напрямик от обольстительной графини Барнард.
- ...Мой брат, граф Стейси уже выразил самое горячее желание способствовать скорейшему разрешению наших с Айлин проблем. Думаю мой второй брат и сестра с супругом, так же не бросят нас на растерзание хищным зверям, в которых вскоре обратятся охотники за наследством, - леди Барнард проявляла поистине акробатическое мастерство, избегая всякого намека на слабость и уклоняясь от каждой возможности показаться невежественной.
Возможно, у нее не было феноменального актерского таланта, но роль сраженной горем вдовы она играла неподражаемо. Она была настолько героически непреклонна в своей роли, что Эрван слегка стушевался: самоуверенная и властная, леди Эйлис совсем не создавала впечатление несчастной вдовы, чье нажитое имущество, будто выморочное, бесстыдно растаскивали по углам ненасытные стервятники. Но ему оставалось только смотреть на ее качающуюся голову и напряженно думать, чем он может подкупить ее драгоценное доверие. Однако, по тому, как она с неподдельным энтузиазмом загорелась темой благополучия своей девочки, граф Ланарк понял, что впотьмах нащупал ее ахиллесову пяту - малышку Айлин.
- Если я хоть сколько-нибудь достойна вашего доверия, милорд, то вы можете смело говорить вслух. Я обещаю, что сказанное вами никогда не покинет этой комнаты, - мысли о сохранности дочери таяли на ее языке вместе с отточенными высокопарными фразами, вразнос игравшими нервными окончаниями графа.
Эрван, нервно покусывая обильно кровоточащую губу, блуждающей походкой не спеша подошел к окну. Замер у оконной рамы, как кот, заметивший птицу в окне. Облака, ослепительные, как морской жемчуг, плыли над башнями замка, а тени их проворно крались по хмурым лугам. Он уже видел себя среди одиноких полей и лугов, оврагов и возвышений, у топких болот и сглаженного дождями гравия палисадников, среди серебряных ручьев и непроглядных древесных зарослей ольхи и шиповника. Это и есть графство Барнард - луга, колотящаяся пшеница, тихие крестьянские постройки. И сам Вильфельм будто был частью этого мира - немножко растерянный, меланхоличный от привычки к лени, самонадеянный от того, что жил в замке, названном в его честь. Сейчас все это родовое гнездо достанется, вероятно, итак небедному сюзерену леди Барнард, который, в свою очередь, в силу занятости приведет его в тотальное запущение и убыток. А лорду Эрвану Блитингу было безмерно жаль кропотливый труд всей жизни друга. К тому же, из-за сложной ситуации с отцом и претендующим на его наследство братом лорд Барнард катастрофически нуждался в собственных землях и дополнительной поддержке. А здесь даже воздух был совсем другой - неподвижный, хрусткий, ядреный, который хочется вдыхать, остро чувствуя, что кругом все родное.
- Миледи, безусловно, Вы достойны не только моего доверия, но и моего поклонения! - пылко откликнулся "Волк в овечьей шкуре", закусив растрескивавшуюся губу и подобострастно отдав леди Эйлис чувственный поклон. - Мои амбиции - ничто по сравнению с моим искренним радением за Ваше семейство, - тонкие губы мужчины неприятно скрасила мимолетная, "скользкая" улыбочка, от которой леди Барнард словно инстинктивно передернуло, как от вида какого-то мерзкого насекомого. - Леди Эйлис, - ловко перейдя на панибратское обращение к даме, деликатно начал лорд Блитинг доверительным тоном жреца, - позвольте мне быть с Вами предельно откровенным, - он смолк, будто на этом его откровенность обрывалась.
В лучах солнечного света каждая блуждающая в воздухе пылинка искрилась, точно косяки мелкой рыбешки в кристально-чистом водоеме. От пронзительного света создавалось впечатление, что в комнате чадит, как на капище, и видимые как сквозь толщу воды присутствующие в комнате будто слегка янтарились на свету. Сделав недолгую вынужденную паузу, лорд Ланарк горячим шепотом, неизменно вызывающим живейший отклик в сердцах слушателей, разом выпалил:
- Вы знаете, какие теплые отношения нас связывали с Вашем мужем, как безусловно доверяли мы друг другу... Не почтите мои слова за грубость или невежество, но лорд Барнард действительно желал бы, чтобы после его смерти его близкие находились под покровительством надежного человека, - Эрван рывком оторвался от массивной оконной рамы и маневренно, как в бою, метнулся к собеседнице; было странно видеть, как граф с страстью льнул к жене друга, улыбаясь ей легкой коварной улыбкой. - При жизни он ни раз упоминал, что, если с ним что-то случится, я, как его доверенное лицо, должен взять опеку над его дочерью, - бесподобно выбранная интонация, безукоризненная техника и безупречное чувство диалога - отчасти инстинкт, отчасти продукт частых репетиций перед зеркалом - всегда производили на собеседников неизгладимое впечатление. - Многие могу подтвердить данное волеизъявление графа, - проворно облизнув скупо кровоточащие губы, добавил мужчина. - Миледи, Вы понимаете, по праву справедливости, у меня... есть на это... основания? - осекшись, неуверенно протянул граф и заискивающе посмотрел на вдову своего друга.
Графиня мельком взглянула на собеседника исподлобья. Ее чистая белоснежная кожа отражала тусклый отблеск света и светилась почти неразличимо, отчего полутьме кабинета вдова Барнарда казалась привидением. Невольно у графа Ланарк возникло чувство, что он хорошо ее знает: словно он встречал ее тысячу раз на балах, ярмарках и карнавалах в столице; в богатых покоях королевы во замке; в столичных парках; в темных горницах - где угодно. Она показалась ему родной до болезненного захождения сердца, ведь она словно природным чутьем знала, как подобрать верный ключ к нему.
- Миледи, считаю своим долгом уведомить Вас, что буду добиваться опеки над юной леди Барнард: для меня это дело принципа! - от произнесенных слов его дыхание внезапно сперло, сердце екнуло, казалось, ударившись разок-другой о ребра, и забилось бешено, как лихая барабанная дробь, а в глазах поплыли розовые разводы - от переизбытка эмоций он чуть не лишился чувств. - И я не отступлю, независимо оттого, встанете ли Вы на мою сторону или составите оппозицию мне.
Естественно, графу Блитингу более всего благоволила бы симпатия леди Барнард. Более того, в ее лице он видел весьма не плохую партию для вступления в взаимовыгодный брак. Слабо верится, что леди Барнард, живая, чувственная, утонченная девушка, только начавшая жить и любить, сможет самостоятельно удержаться наплыву в сугубо мужском мире и собственными силами вернуться к прежней жизни; вероятно, волей-неволей, ей придется повторить все сначала с новым мужем. Впрочем, свои шансы увлечь вдову Вильфельма Эрван отнюдь не сводил к нулю: отбросив корыстные помыслы, женщин в графе Ланарка всегда привлекали симметричная мощь мускулистых рук, словно вырезанных из ясеня, упругое изящество кошачьей походки, точеный греческий профиль и вечно страждущий взгляд хищника. Поэтому, как знать, может, впоследствие графиня и примет его выгодное предложение.
Внутренний жар накалился до предела, мутя сознание графа. Он поймал себя на мысли, что испытывал нечто подобное в отрочестве, в первые дни весенней оттепели, когда в воздухе веет ароматами цветов; он испытывал подобное, сидя в душной горнице около прекрасных, как фейри, девиц, когда от усталости и изнеможения так и клонит в сон, а звонкие голоса девчат звучат как колыбельная и заставляют перенестись в мир сладостных иллюзий. Он знает точное название этому чувству – это… Невероятно! Эйлис нравилась ему, как может нравиться пользующемуся большим успехом у женщин, любвеобильному мужчине всякая красивая женщина, не более того. Или...?

Из-за неожиданно нахлынувшего после зимней стужи тепла день был тихий и туманный, отчего невольно клонило в сон. Сощурив на свету веки, как сытый кот, Эрван равнодушно наблюдал за танцем сверкающих пылинок в вливающемся в окно солнечном потоке и думал, что ни одна сила на свете не в силах остановить их вечное неустанное движение, как ни один из богов не в силах унять его рвения к жизни.
Леди Барнард, казалось, была столь же жизнелюбивым существом, на котором даже самые тяжкие невзгоды жизненного пути не оставляли заметных следов. Почти вдвое младше графа, она была девочкой тонко чувствующей и солнечной, но в силу женской натуры настроение ее могло разом перемениться. Сейчас она была как будто счастлива, хотя, безусловно, и омрачена смертью супруга. Она разговаривала с гостем с оживленной заинтересованностью, проницательно анализируя людей и движущие ими мотивы. Эрван же отвечал рассеянно. Его давно не интересовали личности: в его представлении все люди были одинаковыми, были ограниченными определенными рамками; он был убежден, что существовало только парочка идей и два потока действий, которые порождали различные формы человеческих реакций. Пусть эти реакции у различных людей разные, в глубинной сути никакой существенной разницы между ними не было. Разница между ними только в вариациях на заданную тему. Он уже знал, что скажет графиня Барнард, на что будет делать акцент в своей речи и какими средствами станет защищать свои права. Поэтому его не сильно удивило, когда Эйлис не без тайного довольства заметила, что без правоустановительного документа относительно последней воли графа его притязания на опекунство их с Вильфельмом дочери практически ничтожны.
Вероятно, тогда распоряжение наследством графа будет попадать под сферу применения закона, который определяет выморочное имущество Короне. Без завещания лорда Барнарда ситуация с наследством леди Айлин могла быть еще трагичнее: неимущая дочь-наследница имела только право требовать законным порядком, чтобы ближайший родственник или женился на ней, или чтобы дал ей, по средствам, приданое. Хотя у Вильфельма не осталось прямых наследников, кроме малолетней дочери, Эрван не понаслышке знал, за деньги писцы горазды совершить любую удостоверительную надпись, чтобы подкрепить права какого-нибудь прохвоста на чужое имущество. А так как женщина почти не имеет права выступления в суде не по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях, вряд ли кто внемлет ее пламенным речам и заявлениям о том, что к наследственной массе допустили самозванца. Поэтому кому-кому, но графине Барнард, чтобы отстоять графство за своим родом, была жизненно-необходима поддержка влиятельных фигур в театре политических баталий.
- Вы не правы, миледи, - тактично указал Эрван, обворожительно улыбнувшись разбойничьей улыбкой. - В подкрепление моих слов я могу привлечь послухов, у которых не будет ни тени сомнения в моей безукоризненной чести и правах на покровительство Вашей дочери, - соседний граф и хозяйка-графиня действовали и противодействовали друг другу согласно великим законам состязательности, что непременно делают всякие прения увлекательным словесным поединком, до тех пор, как эти великие принципы ни прогибаются под напором перекрестных аргументов, и стороны ни теряют свою мистическую убежденность. - А Вы можете мне в этом помочь, найдя, - он особенно выделил вычурной интонацией это слово, - завещание Вашего супруга... - безусловно, никакого последнего распоряжения Барнарда относительно своих земель не существовало ни на словах, ни на бумаге, но Эрван "Волк в овечьей шкуре" осмелился иносказательно предложить девушке эту небольшую, но взаимовыгодную аферу аферу, чтобы разом разрешить все противоречия сложившейся ситуации: Эйлис с Айлин получают родовое имение Барнардов - этот христианский Рай, Асгард и Вавилон, вместе взятые, где жили и блаженствовали боги, - и щедрое приданое в придачу, а он распоряжение активами покойного графа - и все счастливы, все довольны.
Далее графиня Барнард принялась перечислять всех страждущих до наследства ее покойного супруга. Как выяснилось, перечень тех, кто прямо или косвенно выразил свои притязания на земли старого графа, не столь скуден, как надеялся лорд Ланарк. У Барнарда оказалось немало неприятелей, не без щепотки грусти подумал граф.
- ...Вы не первый, кто заинтересован в том, что бы взять управление в свои руки, хоть у вас для этого больше оснований, чем у прочих, - бесстрастным тоном ощутимого величия заключила на сей минорной ноте леди Стейси, выжидающе, как застывшая в зарослях у реки хищная ласка, уставившись на соседа.
- Миле-еди, - заискивающе, тоном дружелюбного подтрунивания мурлыкающим тоном протянул Эрван "Волк", сговорчески переглянувшись с хозяйкой замка, - позвольте на чистоту? - издевательски изогнув бровь дугой, охотно предложил он. - Сознаетесь: у Вас имеется могущественная поддержка в высших эшелонах власти? - с покровительственной насмешкой взрослого над несмышленым ребенком промолвил солидный и до сих пор весьма влиятельный в правящих кругах мужчина. - Впервые вижу, чтобы безвольная женщина, оставшаяся без мужниного покровительства, столь сдержанно реагировала на дельное предложение помощи, - подозрительно сощурившись ненавязчиво указал леди Барнард ее огрехи в образе "безутешной вдовы" мудрый граф Блитинг. - У меня складывается впечатление, что Вы сознательно уклоняетесь от помощи, по сути, Вашего единственного доброжелателя, заручившись куда более влиятельным покровительством! Я прав? - Спохватившись, тоном безличного радения лекаря он быстро добавил: - Вы можете спокойно мне довериться, миледи Стейси! - существует не так много, по сравнению с богатством мыслей, чувств и ощущений, мимических жестов - даже если гримасничать сознательно и целенаправленно, - которые могли бы поведать о испытанных чувствах; тем не менее, мужчина действительно попытался вложить в свои слова частичку души.
По духу карьерист до мозга костей, Эрван Блитинг всегда находился в том обществе, где находиться было выгодно, в обществе тех людей, от которых ему была польза. Он априори никого не слушал, пусть нередко и был учтив, и, казалось, признателен. В то же время он был довольно хитер, чтобы открыто заявлять о своем раздражении или недовольстве. Позже, конечно, все это предстало в истинном свете: за изящными чертами крылось утонченное разложение. Но на первый, незаконный взгляд "Волк в овечьей шкуре" казался недосягаемым посланником богов.
И все же не всегда его поступками руководила исключительно корысть. Сейчас в полутьме он поглядел на юную девушку напротив: льняное одеяние на тоненьких, еще некрепких плечах, изящные кисти, сложенные на живописных складках платье, и чистое лицо, увенчанное густой массой заплетенных в косы волос. Дыхание у нее было совсем спокойным, таким же, как дыхание ветра за окном. По всем расчетам графа, ей было не больше двадцати пяти. От этой мысли он успокоился - это хорошо, что она была еще ребенком, в то время как он… Бр-р-р, словно сон!
В свои нередкие посещения графа Барнарда Эрван частенько останавливался у паркового забора и следил, как графиня с дочерью прогуливаются на природе, петляя среди сосен. В такие минуты ему вспоминалось, как покойница Дейрдре насвистывала какой-то мотив, когда заваривала ему утренний отвар трав; и как ничего не подозревающий муж, примчавшись домой с охоты, дарил ей подстреленных тетеревов, а она при этом вспыхивала радостным солнечным румянцем, лукаво переглядываясь с сидящим поблизости любовником. Эйлис была чем-то похожа на его бывшую возлюбленную - лукавством точно! Она нравилась ему. Не склонному к сантиментам Блитингу все равно было бы вполне достаточно знать, что она не бедствует, созерцать ее издалека, как тогда в парке. И от этой его беспричинной доброжелательности она могла чувствовать в себе не раздражение, не злость, а покорность его обволакивающей воле. Но было ли это так, или просто показалось графу?..

Удивительно, как бесхитростно нас обманывает иллюзия того, что красота и есть добро. Допустим, красивая женщина на пиру несет полный вздор, а ты завороженно слушаешь и не видишь глупости, а видишь нечто умное, едва понятное тебе, и восхищаешься. Но, к сожалению, женщины отнюдь не шоколадные конфеты. А если и рассматривать их как ассорти, то, по большей части, они будут лицемерными тварями, облитыми лестью, с гнилой начинкой из зависти, тщеславия и злобы...
Она была чертовски страстной, эта леди Стейси! Недопустимо для женщины ее статуса. От нее колеблющимися, точно гравитационные поля, потоками исходила эманация чувственной красоты, будто невидимые волны поднимали ее над поверхностью земли, словно ее тело теряло вес. Она была богиней.
Внезапно для наследного графа Ланарк Эйлис Стейси стала именем собственным, безжалостно поглощающим другие женские имена, потерявшие всякую звучность.
Перегруженный напором эмоций разум Эрвана тут же прибегнул к поэтичной хитрости, обозначив в воображении образ леди Барнард лишь легкими художественными наметками: она была отменно хороша - худощавее, чем в пору, когда они познакомились, чуть пожестче, но гораздо женственнее. Эйлис обладала точеной англосаксонской красотой и, будучи намного младше мужа, сохранила очарование подростка - даже ее тело могло с успехом принадлежать девочке. Ее безупречно сохранившаяся девичья красота странно не соответствовала ее волевому нраву. Сердце жены друга было безжалостно сорванной розой, которую поставили в вазу с водой и она, мертвая, ложно зацвела в своем последнем буйном цветении. Сейчас, избавившись от мужа и заручившись поддержкой семьи, леди Стейси довольствовалась плаванием без руля, наслаждалась самым прекрасным из всех даров человечества - свободой. Конечно, играть сраженную горем вдову было нелегко, и в том, что ей могло бы мниться, будто каждое утро ее траурное лицо лежит на тумбочке рядом с кроватью, как заранее приготовленная карнавальная маска, не было бы ничего удивительного.
И вдруг Блитинг понял, что совсем не знал ее: в горячке жизни он не разглядел ее божественную чистоту и предельное, непроницаемое одиночество. Эйлис Стейси была целомудренна, и ее "девственность" в сущности нисколько не была связана с состоянием физической нетронутости - ее "девственность" означала отсутствие принадлежности какому-либо мужчине персонально. Кто бы мог подумать, что жена его бывшего друга окажется именно той, кого он всю жизнь неосознанно искал?..
Граф быстро пробежался в памяти по своим сердечным коллизиям, собирая урожай жарких и восхитительных образов, и тут же сжигая их. Обладая демоническим складом личности, он в каждой женщине любил прежде всего ту, что придет ей на смену, и с безличной нежностью принимал всякое тело на своем ложе. Его развращенность появлялась не столько в чем-то физическом, а в освобождении себя от нравственного отношения к женщине. Эрван наиболее емко сосредоточил свою жизнь не в сердце, которое может быть разбито, а в мозгу, чей механизм до одури логичен и четок, и естественное, простое отношение к женщине было погублено для него, казалось бы, навеки. В своих любовных похождениях он был полон решимости набрать очки, и в этом было что-то странно систематическое и несексуальное. Как правило, он с виртуозной легкостью соблазнял девушек совсем юных, у которых еще не было мужчин и которые ничего о них не знали, девушек, что обычно бывали робки и восторженны и падали в обморок от одного только его плотоядного взора в прорезях маскарадной личины. Он был вульгарным символом соблазнителя при дворе, проповедывающего этику количества, в противоположность устремлению к качеству. Но, взглянув в эту минуту правде в глаза, Блитинг вдруг осознал, что на глубинном уровне он никогда не желал добиться головокружительного успеха у невинных девиц, но был готов на что угодно, лишь бы избежать осознание того, что искал не восторженную и оттого почти бесполую девочку, что с собачьей преданностью в глазах готова пойти за ним хоть на край света, а именно толковую взрослую женщину, не стремящуюся к роскоши, но не отказывающую себе в жизненных благах, как графиня Барнард.
Эрван стоял у стены, лениво оперевшись покрытым походным плащом плечом об угол, и с выражением чародейского сосредоточения смотрел в окно. Вероятно, он довольно долго простоял не двигаясь, снова переживая те дни, когда хотелось все в этой жизни успеть, - дни, полные мучительной неизвестности и сладкого предвкушения; и медленная мука тех лет охватывала его с прежней силой.
- Графиня Барнард, - нехотя переводя затуманенный взгляд, сиплым от молчания голосом начал мужчина, с неподдельной тревогой понимая, что с этой непробиваемой, как кельтский щит, женщиной его коварные планы на наследство Вильфельма рушатся, точно хлипкий карточный домик на ветру, - агнаты не всегда лучшие союзники в вопросах наследства, уж поверьте мне! - наследный граф скривил растрескавшиеся от ветра губы в нахальной улыбочке, как нельзя точно подтверждающей его слова: все в округе знали, как подло он поступил с собственным отцом, лишь бы отстранить единокровного брата от предвкушаемого наследства. - Ваш брат, миледи, еще достаточно молод и едва ли полноценно отдает себе отсчет, с чем ему придется столкнуться в этих "чужих" краях, - наследный граф с довольной улыбкой почтительно пригнул голову, точно ожидающий ласки кот. - Достопочтенный герцог Дор, как мне думается, тоже далек от того, чтобы засесть за хозяйственные счета и навести в графстве порядок, который был здесь в лучшие времена правления лорда Барнарда, - лорд Блитинг позволил себе робкий насмешливый смешок, как нельзя едко высмеивающий наивную веру графини в то, что пришлые лорды-родичи дадут ей спокойно дожить свой век в родных землях. - А лорд Карлайл... - Эрван на секунду поморщился, до пронзительного хруста, будто кто-то стучал крохотным молоточком по зубам, сжав челюсть, - ...не думаю, что он в состоянии предоставить Вам лучший протекторат!
Что касалось его отношения к герцогу Леннокс, то Эрван "Волк" Блитинг, прямо сказать, его недолюбливал. Даже звучание имени герцога принимало в его устах оттeнок привычной ненависти... Хотя нeт, пожалуй "ненависть" слишком громко сказано - это было что-то по-домашнему небрежное, элементарное: он не любил молодого Карлайла, как не любишь слякотный осенний дождь - лорд Леннокс был для графа чeм-то естественным и мерзким, как простуда.
- Не все вступившие в этот мир, преследуемые одиночеством или охваченные соблазнами, вытянут счастливый жребий, какой выпал на Вашу долю, подумайте об этом, графиня. - Зубы графа сверкнули матово-белым в неосвещенном помещении: - Повторяю, миледи: Вы должны, в первую очередь, позаботиться о судьбе своей дочери. Неужели Вы хотите, чтобы девочка росла вдали от дома, в окружении пускай благородных, но совершенно чужих ей людей? - все взмаливался к благоразумию женщины граф. - Все эти люди не знали старика Барнарда так, как знал его я; к тому же, никто из них не знает этих мест, насколько знаю я! - взгляд его, светившийся превосходным умом, возможно, уже вызвал у графини приступ тошноты, но этикет требовал предоставления гостю слова; а может, у нее попросту уже не хватало сил противостоять его взрывной импульсивности. - А родня Вильфельма?.. Думаете, они так просто оставят свои притязания на эти земли? - по сжатым в мстительной улыбке губам и торжественной манере графа держаться леди Стейси могла угадать его решимость совершить нечто экстраординарное - хочет она этого или нет.
Тусклый свет, пробивающийся сквозь оконную раму, играл на скрипучих половицах, на темного дерева мебели, на лицах собравшихся, застывших в картинных позах гравюр. В прохладном воздухе был разлит холодный, мертвенный запах вспаханной земли. Вероятно, погруженная в свои мысли графиня Барнард уже давно перестала понимать речь соседа, представляя ее в виде обрывистых, грозных, как рычание, звуков, - с лихорадочной бессмысленной ясностью женщина видела лишь его жиденькие матово-темные волосы, разбитые изогнутой молнией пробора, щурящиеся грязно-синие глаза и сливочную, с болезненным оттенком белизну лица. Граф говорил о чем-то очень его тревожащем: его аквамариновые глаза были горячи, влажны и совсем черны, как у кошки в ночи, и только узенькая голубая каемка огибала черный, страшно расширенный зрачок.
- Миледи, Вы созданы не для тихого семейного быта - Вы созданы, чтобы вершить великие дела, разве Вы этого не видите?! - он говорил ей одно, а сам думал о ней с дикой тоской и страстью, точно она была ноющим зубом, который невозможно вырвать, - вот она, женщина, которой нельзя обладать. - Можете не сомневаться, с моей помощью Вы только преуспеете в делах: у меня довольно весомое положение в обществе и остались влиятельные знакомые при дворе. Знатное происхождение, - более спокойным тоном продолжал через небольшую паузу лорд Блитинг, - является стражем семейных традиций и хранителем живой памяти о прошлом. Уверяю Вас, мое имя не утратит свой исконный смысл, не станет признаком отцовского престижа, - с намеком выдал граф, витиевато, жестом знатного римского полководца запахнув черный плащ, точно поставив красноречивую эпитафию к своей долгой пламенной речи.
Конечно, Эрван "Волк" все сделал неправильно - не как друг и сосед, не как учитель, не как мужчина. Но отчего-то он был счастлив и жалел только о том, что леди Эйлис Стейси слишком хороша для него. Безусловно, ему не было ни капельки стыдно, но они играли с ней в очень опасную игру. И, похоже, этот кон он выиграл, хотя и смошенничал.

Графиня Барнард, мягко улыбаясь улыбкой господа-бога, безучастно наблюдающего за земными чаяниями, но не желающего принимать никакого участия, была полна величавой важности. Другой назвал бы ее благородное самообладание "напыщенностью", но лорд Блитинг не спешил со столь скоротечными выводами, зная если не бедственное, то, всяком случае, весьма сложное положение благородной леди в обществе: при всей своей показной величавости, она была в положении затравки для своры голодных охотничьих борзых, готовых в два счета потехи ради разобрать ее в клочья. И все же эта женщина с осторожными повадками блестящего стратега все же, судя по всему, недооценивала могущество своих недоброжелателей, с которыми грозному Барнарду (особенно на склоне лет) было не так уж просто сладить, и самодовольно бравировала своим преходящим богатством. А все же между тем, вероятно, стоит ей каким-то образом лишиться своих богатств, своей безупречной внешности и светских привычек, в основе ее личности может оказаться пустота.
Беззащитная и одинокая в своем горе, но по-прежнему отчаянно отважная, она из-за не проясненного чувства жалости и мести холодно рассматривала гостя, и, вероятно, видела ничего больше, чем сорокалетнего человека с седеющими волосами, склонного к излишним сантиментам и мечтающего о солидной жизни. Она отвернулась с ощущением отчужденности от него, как от чего-то, лишенного былой привлекательности: наследный граф так и не разбудил ее чувственность. У наследного графа в течение беседы нередко возникало ощущение, что он присутствует в жизни Эйлис Стейси лишь в качестве блеклого отражения, копии, в свою очередь, сделанной мод копирку с другой копии. Кого она ждала из-за лилового горизонта, тоскливо свешиваясь с каменного подоконника дальних башен замка? О том беззвучно, чтобы ненароком не разбудить слуг, стенала по ночам в подушку?..
- Вы хорошо поете дифирамбы в свою честь, милорд, - точечный свет освещал ее бледное какой-то индусской бледностью лицо, но тень, отброшенная портьерой, падала в уголки ее губ, искривляя их в неком подобии язвительной ухмылки; а, может, напротив, скрывала откровенно насмешливую улыбку графини.
Эрван было озлобился на едкое замечание леди Стейси. С другой стороны, он знал, что несмотря на возраст и временное шаткое положение, он выглядел не только свежим и здоровым, но даже успешным человеком, производя впечатление нетерпеливой гончей, взявшей след. С годами в его облике не столько читались красота и сила, сколько мудрость и интеллект, отчего граф выглядел как философ, утомленный от метафизических размышлений. Конечно, иней лет слегка коснулся его некогда иссиня-черных волос, по-личьи лукавое лицо тронули тонкие, будто выведенные иглой, нити морщинок, но синие глаза все так же искрились звездным снегом, как августовская ночь. Эрван приноровился видеть себя в нескольких аспектах. Первый - мысленное самовосприятие. Второй - зрительное. Третий - восприятие окружающими. Четвертый - восприятие посредством молвы. Он знал, что от чуть седых крыльев волос над ухом до модных туфлей в нем не было и намека на старческую неуклюжесть и слабость.
- Я нисколько не отрицаю, что только в некрологах человек может быть сущим совершенством, - заметил граф, помятуя, что судя по надписям на надгробных камнях, на свете существуют только благороднейшие отцы, безукоризненно верные мужья, послужные дети, безупречные жены, надежные друзья - одним словом, если ориентироваться по некрологам, приходишь к выводу, что на земле живут святые. - Более того, чем дольше я пробивался по пути к заветной цели, тем чаще я сруливал с пути добродетели, трезвым рассудком и инстинктом лени понимая, что добродетель не всегда эффективна в решении государственных проблем, - свет солнца, падающий через окно, метался по его белым рукам, плечам, плавно перемещался в уголки коварно улыбающихся глаз. - Думаю, зная мою репутацию в узких кругах, Вы едва ли плутаете в наивных заблуждениях на мой счет как о Вашем бескорыстном благодетеле, - вероятно, промежутки между его словами в сознании слушателей отражались настолько длительными, что между каждым словом в голове успевали проноситься целые эшелоны мыслей. - Однако ручаюсь, к чести моей матушки, леди Кайристина никогда не осмелится даже словом заявить свои претензии на Ваши земли, миледи.
На губах графини незаметно обозначилась язвительная улыбка неудовлетворенной женщины, словно злобно потешающейся над мужской несостоятельностью соседа. Лорд Блитинг прекрасно понимал, что в свете новых событий он больше не был для Эйлис человеком, объездившим весь мир и узнавшим традиции множества народов, каким, быть может, был в первые годы их знакомства. А он чем больше смотрел на нее, всеми взбухшими чувствами ластясь к образу, который успел впитать, когда впервые увидал ее в чертогах соседнего графа, тем больше его сердце заволакивалось мягкой и светлой грустью. Его переполняло некое мутное сострадание к себе, радостная грусть к ней, к этой новой невозможной "любви", и тихая благодарность к прежней, проторившей к ней дорогу.
- Миледи, скажите, разве Вы никогда не мечтали о королевском величие и баснословном богатстве? О роскоши дворцовых палат и завистливом перешептывании недругов в кулуарах?.. - с воодушевлением парировал граф Эрван, волнительно со свистом всколыхнув струящиеся полы длинного походного плача. - Разве Вы, как и я, не готовы рискнуть всем, чтобы получить разом... все? - очевидно было, что для этого мужчины, как для истинного азартного игрока, не существовало полумер и хитроумных уловок: наследный граф Блитинг руководствовался по жизни принципом прирожденного полководца, заключающимся в том, что даже если ты знаешь, что обречен на поражение, продолжай устремляться к цели; а если что-то идет не так, как задумано, - просто сделай вид, что так и хотел. - Миледи Барнард, я не так могущественен, как, скажем, - Эрван сделал недолгую паузу, испытывающе глядя на собеседницу, точно пытаясь отыскать в омуте ее томных глаз ключ к разгадке тайны под названием "леди Эйлис Стейси", - Ваш сюзерен... - однако попытки графа разгадать загадку графини были напрасны, подобно поиску монеты в мутной воде. - Однако чтобы следовать за своей целью нет нужды ни в мудрости, ни в технике, главное - намечать осуществимые цели, - граф Ланарк был одним из тех, кто не предает себя рассуждениям о победе или поражении - он бесстрашно бросался навстречу новым испытаниям. - Миледи, мне кажется, нам следует объединить наши усилия, дабы вдвоем достичь высот, не мыслимых большинству серых и мелочных обитателей здешних мест! Как вы считаете?
Возможно, леди Барнард, как и всем тем, кто здраво рассуждает и склонен к свободомыслию, отдавая в то же время должное общественным нормам, казалось крайне нелепым, когда жильцы сжигают весь дом, чтобы избавиться от утвари. Однако таков был этот неутомимый искатель приключений Эрван Блитинг! Мало кто знал, что в странствиях по миру лорд приобрел из источников азиатской мудрости, точно от новой Ариадны, клубок нитей, который, разматываясь, ведет сквозь лабиринт смерти к прозрению, в то время как большинство стремились придерживаться золотой середины, как говорят, stare in dimidio rerum.

Бывают дни, когда все случается напрасно, точно под действием злого рока, и в такие ненастные часы лучше затаиться в укромном уголке и наблюдать за происходящим со стороны, подобно незримо обитающим в холмах сидам. Или, к примеру, выйти в пропаханное отцовское поле, в знобящий туман, и постоять в грязи на простудно ноющих ногах. Однако не всегда выдается столь удачная возможность тихо самоустраниться от жизни, оставив все проблемы на вздорную прихоть богов. Иногда жизнь простит... нет, пожалуй, нагло требует, подобно неистовому дикарю, взимающему с покоренных народов кровавую дань, своего. Жизни с ее непреклонными порядками совершенно невозможно перечить - будь ты хоть рабом, хоть богом. И вот, по смерти старого друга, жизни снова удалось втянуть наследного графа Ланарк в свою подлую игру, заставив приехать в соседнее графство и снова почувствовать в себе смятение, гнев, злость, истерическое желание уничтожить от беспомощности врагов такими словами, которые язык не поворачивался вымолвить. Даже его напряженное лицо, с обострившимися чертами и почерневшими, как бушующий океан, глазами, во власти эмоций не замечавшими окружающего мира, превратилось в пустую личину, с которой сила внутренней боли стерла всякие тени эмоций. По большому счету, жизнь, в его представлении, давно перестала пышно изобиловать разноцветными красками и, лишь изредка задевая еще не очерствевшее ядро его личности, дергала графа - непроизвольно, по инерции, точно заснувший на облучке кучер, машинально натянувший поводья.
Солнце - яркое, теплое, нежно утопающее в зареве лучей - отчаянно билось в занавешенное окно, заливая пространство расплавленным золотом. За изящной головкой графини, в окне, мелькала бледная лента дороги, идущей в графство Ланарк, которое Эрван давеча оставил позади. Граф невольно представил гладкое, почти без морщин, лицо матери, возраст которого из-за чрезмерного количества пигментных пятен был неопределим и которое слегка старили складки под глазами, обтянутые тонкой, как папиросная бумага, кожей. Это была волевая женщина, чем-то похожая на графиню Барнард, однако в разы чопорнее: всякое проявление чувств сводилось у Кайристины лишь к вопросительному вскидыванию бровей. Впрочем, с таким взбаламошным и беспутным мужем, как Зетар Блитинг, вообще удивительно, как она до преклонных лет сохранила здравый рассудок; чего не скажешь об отце. Испытывающе-страдальческий взгляд старого графа, его лицо, обтянутое сухой и морщинистой от полуденного зноя кожей, как в тумане, вставали перед Эрваном - отец был для него не более, чем видением, картиной. Тем не менее, "картинка" это была не из приятных: в последнее время Зетар совершенно извелся, исхудал, превратившись в ходячий скелет, и держался на ногах, пожалуй, лишь силой воли. Само его появление в замке внушало легкий испуг, точно появление полтергейста: бывало, старик выйдет из своих покоев сомнамбулой, сядет за стол и молчит, покашливает, не поднимая глаз, точно безликая тень; машинальным движением морщинистых, как облупившееся дерево рук подправляет складки скатерти да постоянно нервно перекладывает тарелки с места на место; и если вдруг заговорит, да так неожиданно и громко, что волей-неволей вздрогнешь... Вспомнив о доме, мужчина тяжко вздохнул - в воздухе по-прежнему царила до боли знакомая прохлада и стойкий, не выветриваемый аромат цветов, что с уходом полуденного зноя запахли острее. В котловинах памяти мужчины до сих пор осталось далекое благоухание тусклых здешних закатов, повисших вместе с мошкарой над неподвижными водами озер. Эрван закрыл глаза и вспомнил, как вынесенные чайками из воды покоцанные речные ракушки с отчетливым треском попадали под каблук его массивных ботфорт - эти места всегда ассоциировались у него с счастьем...
При виде страдания на его костистом лице и капель пота на мускулистой шее, глаза графини заблестели, как темное прозрачное стекло:
- Я уроженка севера, милорд. - Жизнь, которую лорд Блитинг привык воспринимать как что-то далекое и запутанное, через укромную темноту своей горницы с зашторенными окнами, со словами графини и трогательным запахом плодородной земли нахлынула на него и обволокла приятной, легкой, словно вовсе лишенной веса, волной. - Здесь роскошь презирают, а мужчины предпочитают пользоваться мечами, а не языками в качестве оружия, - заряжаясь от беседы энергией и удалецкой прытью, графиня Барнард на глазах молодела, и ее отрешенный взгляд уже не возвращался к ней, точно волна к обласканному прибоем берегу.
Эрван "Волк" крепко задумался над будто мгновенно соорудившими между ними непробиваемую стену словами леди Эйлис Стейси, графини Барнард. Когда-то он сам, порожденный волчьей кровью наследник вольготных земель в герцогстве Лонерган, говорил о себе при дворе исключительно в таком же духе: мол, только смерть может покорить нас, северян, - и мыслью не допуская, что когда-нибудь опустится до презренного уровня вкрадчивых и тактичных королевских прихвостней с ровным пробором и елейными языками. Опустился... Кто бы мог подумать, что годы славных воинских заслуг бесследно канут в небытие, а боевые шрамы затянутся до чуть заметных рубцов, легко спутываемых с родимыми пятнами на коже? Когда он был молод, в нем плескалась стихийная сила и жизнерадостная уверенность, которые казались аморфным обитателям столицы демонической силой, жестокостью и беспринципностью варвара, что будоражит и пугает. Ежедневно он наедине с собой или на людях взбирался на не достижимые ранее высоты, зажигал там яркие костры и внимал веселым приветственным крикам своих богов: он не ручался за себя и свои действия и вел себя как вышедший из лесов дикарь. Даже его в ту пору черные дразнящие волосы, сияющее, как нормандское яблоко, лицо и улыбка, открытая и свободная, как у туземца, говорили о диком нордическом нраве графа. Куда делась та легендарная варварская прыть "порожденных волками", что сделала его прадеда, воеводу Танги, легендой здешних краев? Почему сейчас, вместо того, чтобы вести свое войско на земли так неожиданно и так подозрительно почившего друга, он мило беседует с его откровенно лукавящей вдовой - той еще пригретой Вильфельмом на груди змеюкой?!
Внезапно лорд Блитинг подошел к той необходимой интимной революции личности, к которая нужна для переосмысления своей жизни. Проведение выделило сакральному экстазу местечко в графстве Барнард, где в воздухе царит что-то иррациональное, поэтическое. Он четко запомнил тот момент: вот они посреди опустевшего помещения, в каком-то неловком, утоляющем духовный голод молчании; он подпирал спиной холодную каменную стену и глядел на добротного дерева мебель, будучи сам чужой здесь, и видел туман, все плыло, кружилось; ее миниатюрная головка почти покоилась на плече, сминая ткань, исхудалые кисти были сложены, а на пухлых губах играла смутная улыбка. Между соседями воцарилось странное молчание, наполняющее атмосферу оттенком романтической враждебности, очень напоминающей любовь: их контрастная красота усиливалась противостоянием. Как цветы на солнце, очарованные своей красотой и очаровательные благодаря осознанию этого, господа пребывали в измерении без времени и без параметров, точно в вакуумной пустоте. Внезапно утробный вой раскаленной проволокой прошел через слуховой канал графа Ланарк - леди Барнарл обратилась к нему и заговорила с неожиданной грубоватой лаской:
- В первую очередь мне стоит быть хорошей матерью и надежной ей поддержкой, а уже после - рассуждать о возможной красивой жизни, - точно под действием курительной смеси, слова графини в сознании Эрвана как-то странно меняли свой смысл и, казалось, изобиловали зловещими знаками. - Сейчас у меня одна цель, милорд, оберегать мою дочь, - добавила женщина, как-то потеряно смотря на соседа, как на гадальную ромашку с полностью оборванными лепестками.
- Действительно... - задумчиво протянул Эрван, - какие уж тут мечты о "красивой жизни", - мрачно констатировал он, прекрасно понимая, что имеет дело с незаурядной женщиной, которую не подкупить барскими изысками и так просто не заразить амбициозными имперскими планами. Это была женщина, которую требовалось заинтересовать своей непугающей незаурядностью и уверенностью, с которой было необходимо вечно упорствовать, отчаянно отталкивая ее от себя, пока она не чувствовала бы страшную усталость в душе и, взятая измором, отдалась бы сама, без боя. Зато из нее, как из неотесанного сырого материала, опытный скульптор мог бы требовательно слепить, изваять само совершенство!
Заметив на лице Эйлис знакомую тень невольной суровости - этот знакомый хищный прищур, от которого ее глаза делались такими неприятно-мохнатым, граф нахмурился. Первый взгляд на леди Эйлис Стейси принес ему минутное облегчение, а второй - животрепещущую тревогу. Она была странным существом, тихое веселье которого имело мрачную целенаправленность. Ни на минуту не забывая, что ей нужно очаровывать и притворяться то скромной девочкой, то изысканной соблазнительницей, она была мудрой женщиной. Хотя с возрастом она стала чуть тише и покладистей, точно пытаясь забыть вздорные девичьи мечты и стать примерной женой и матерью, все же она была опасна: леди Барнард всюду влачила за собой не только тонкий аромат сирени, но и раздутые, опухшие от слез девичьи мечты да чувства под копирку... Забавно, что, несмотря на свое довольно незавидное поведение, она все еще мужественно пытается сохранить лицо и благородно строит из себя важную паву, хотя стоит кому-либо из приближенных к покойному графу заикнуться о ее очевидной неверности супругу - и о некой Эйлис Стейси в этих краях останутся лишь доморощенные байки да притчи. "Не очень-то похоже, что графиня в действительности заботится лишь о своей малышке! Так борзо ведут себя либо совсем глупые, либо совсем отчаянные барышни," - самовольно подумал лорд Блитинг, почувствовав себя на фоне вымотанной беседой собеседницы эмоционально и интеллектуально активным, способным на подвиги.
Перемену, произошедшую в графе за пару минут, было не понять разумом, не зафиксировать на бумаге, словно на него подействовало таинственное магическое заклинание. Пристально смотря девушку с серьезным отрешенным выражением лица, будто глядя насквозь нее, видя кого-то другого, граф снова подал голос, и на его почти бескровном лице появилось выражение усталости и неодобрения, которые обыкновенно внушали собеседникам робость:
- Можно ли расценивать Ваши слова как отказ в союзничестве со мной, а, миледи? - речь его была слишком быстрая и звонкая, как быстро меняющиеся картинки в калейдоскопе, что не могло не обеспокоить графиню. - Может, конечно, Вы не до конца осознаете серьезность моих намерений, - тихо и скомкано: - на Ваш счет, любезная, - без привычной вычурной любезности холодно добавил граф, но каемка морщин над его внимательными и в то же время безучастно глядящими глазами невольно обнажила непонятное средоточие страха, что таится в каждом из мужчин: он боялся показаться женщине слабым и оттого казался столь неприступным. - Так или иначе, советую Вам еще раз как следует поразмыслить над моим предложением, миледи! - Блитинг строптивой поступью направился к выходу, и в тот момент его хотелось охарактеризовать словами "неуловимый" и "ускользающий". - Даю слово, во всей Камбрии Вы не сыщете более радивого и благосклонного к Вам патрона, чем в лице Вашего покорного слуги, - с пафосом подытожил он, зная, что от таких, как он, млеют все сорта женщин, ведь такие, как он, - для знатоков, для тех, кто понимает. - На сим прошу разрешения откланяться: меня дома ждут дела. - Безумная, неизбежная волна, грозно и стихийно захватившая Блитинга, внезапно опала и отхлынула, и он спокойно добавил: - Еще раз примите мои глубочайшие соболезнования, - не теряя выдержки, снова выразил свое сожаление мужчины, подметив, что сосредоточие его силы, расположенное у основания позвоночника, на этот раз не поддалось эмоциональным колебаниям, что наполнило его сердце смутной гордостью. - Надеюсь на скорую встречу с Вами, миледи!
Все вдруг перестало быть простым и обыденным в его глазах. А еще утром он видел на улице обманную весну, когда выходил во двор, и жизнь казалась такой простой!

Отредактировано Ervan Blything (2016-05-04 21:32:08)