Утро
Из всех вопросов, с которыми в течение жизни сталкивается человек, ни один так не взывает к его надеждам и опасениям, как вопрос жизни после смерти. Царящее на территории Камбрии друидское учение – по мнению ее обитателей, самое правдивое учение о телесном бессмертии в ином мире. Даже преуспевшие в науках, но безнадежно верующие в мрачный Гадес скептики-греки далеки от истины, не проникнувшись энергичностью кельтского учения, ведь друиды проповедуют, что души после смерти не погибают, но переходят от одного к другому. Смерть является всего лишь центром долгой замогильной жизни, что позволяет людям возвыситься над страхом смерти. Живая вера в телесное бессмертие в более счастливых условиях в загробном мире, где душа получала свое тело, совершенное и прославленное, позволяла людям не падать духом даже на тризне. Душа умершего могла существовать вне бренного тела, продолжая пособить родным и близким. Мертвый кельт продолжал оставаться той же личностью, что он был при жизни, живя в могиле. Поэтому на похоронах все, что было дорого для умершего, даже живые существа, бросалось в погребальный костер или хоронилось вместе с ним.
Эрван Блитинг, наследный граф Ланарк, никогда не отличался особо истовой верой в друидские поверия, однако ввиду пережитых в жизни утрат идея переселения душ умерших казалась ему весьма и весьма привлекательной. Укреплению его веры в бессмертие души послужили нередкие бессловестные беседы с покойницей Дейрдре, что в дремучих лесах словно отвечала ему тихим шепотом ветров. Еще с колыбели юный наследник графства Ланарк постоянно слышал от кормилицы бретонские рассказы о встревоженном в могиле, ожившем и говорящем в присутствии живых трупе, о мертвом муже, посетившем свою жену в постели и зачавшим ей ребенка, и много-много увлекательных историй о подземном мире и подводной области, более красивых и счастливых, чем где-либо на земле. Его мать, потерявшая в младенчестве шестерых детей, всякий раз встречала смерть с неподдельной радостью: она была уверена, люди уходят в лучший из миров. И Эрван "Волк" с братом часто ходили ночью к могилам великих предков, чтобы получить от них предсказания, – столь сильно Блитинги верили, что мертвые живут в своих курганах. И сейчас, хороня своего близкого друга лорда Барнарда, Эрван был полон просветленной печали, понимая, что провожает друга в лучший из миров.
Погребение усопших было важнейшим обрядом Камбрии. Друиды рассматривали земную жизнь как на приготовление к вечной загробной жизни, в которой человеку понадобится его тело. В смерти не было ничего ужасающего - это был всего лишь переход в иной мир, перерождение в вечности. Поэтому Эрван "Волк", как и другие отважные кельтские воины, среди которых было чрезвычайно распространено ритуальное самоубийство для познания тайн, не боялся смерти, воспевая ей хвалебные гимны.
Погибший, Вильфельм Барнард, с прикрытыми гладкими камешками с изображением очей веками покоился на льняном покрывале. Вокруг покойного горели свечи словно знак того, что умерший перешел из тьмы в вечный свет. По обычаю, его хоронили в лучшем одеянии с украшениями и оружием, с животными и всеми необходимыми предметами утвари, лицом к графству Кардидд, откуда могли ожидаться враги, чтобы бесконечно предотвращал их нападение. Родные и близкие усопшего обходили тело, с поклоном, в последний раз отдавая почести почившему графу. После чувственной поминальной оды, произведшей на многих неизгладимо-сильное впечатление, Эрван подошел в свою очередь к телу друга проститься. Наклонившись в последнем почтительном поклоне к Вильфельму, лорд Блитинг незаметно снял с мертвеца серебряную фибулу в форме летящей птицы, зажав ее в ладони. Убрав в карман занимательную деталь торжественного облачения графа, некогда принадлежащую деду Блитинга, но в порыве чувств подаренную Вильфельму, он сказал: "Прости меня, дружище, - я забираю свою клятву!".

Вечер
Слова Блитинга отнюдь не были минутной сентиментальной блажью под тяжестью осознания утраты: лицемерные помыслы графа относительно семейства друга действительно не блистали благородством. Не то чтобы Эрван был закоренелым негодяем, готовым праздно плясать на костях только что погребенных. Вовсе нет! Он добросовестно чтил память усопших. Более того, он сам искренне верил в загробную жизнь, категорически не желая примиряться с мыслью, что некогда любимые люди бесследно сгинули восвояси. Мир Луга, бога плодородия и роста, откуда произрастали корни всего людского племени и куда все возвращалось после смерти для счастливой жизни, в представлении графа Ланарк был во всех отношениях более прекрасной копией этого мира. Он верил, что и лорд Барнард не исчез бесследно, и сейчас наслаждался счастливым бессмертием в могиле, а в Ночь Всех Святых, как раз на день рождения друга, снова присоединится в празднование к живым. "Возможно даже, зачнет в чреве леди Барнард наследника мужского пола!" Последняя мысль показалась Эрвану крайне занимательной, хотя и, бесспорно, кощунственной и саркастичной.
Впрочем, что касается леди Барнард, граф Ланарк отнюдь не пребывал в поэтичной мечтательности по поводу погробной верности графини мертвому супругу. Познавший на своем веку уйму женщин, Эрван прекрасно знал, как мимолетная и беспечна бывает девичья влюбленность - через год-другой юная красавица и не вспомнит о своем прежнем воздыхателе. Женившись на молодой девушке и параллельно старея, теряя уверенность в своих силах и приобретая философичный склад мыслей, старик Барнард, напротив, долго наивно верил в целомудрие своей супруги. В разговорах с друзьями он мучительно возвращаться мыслями к Эйлис Стейси и часами смаковал аспекты их твердо-налаженной семейной жизни. Но Эрван изначально относился к браку соседа-графа с настороженностью: что леди Стейси, что Вильфельм - взрослые люди и им, прежде всего, нужно было обустраивать свою жизнь, а не предаваться любовным иллюзиям. Блитинг был уверен, что если не сам Барнард, то, во всяком случае, его мудрая супруга изначально придерживалась именно такой прагматичной точки зрения. Поэтому граф Ланарк не отрицал возможность скорого повторного брака вдовы Вильфельма. Более того, ввиду сложившихся сложностей в личной жизни, он и сам не погнушался бы составить этой великолепной женщине достойную партию: в конце концов, у законного супруга графини гораздо больше шансов добиться опеки над ее ребенком и, по совместительству, единственным наследником всего состояния Вильфельма...
С этими отнюдь не траурными мыслями Эрван "Волк" вольно прогуливался по забитому гостями залу, чинно попивая вино из поданного слугой кубка. На его подвижных губах блекло играла рефлекторная улыбка, в силу придворной привычки казаться всем приветливым и любезным не сползающая с лица даже в минуты наивысшей печали. Однако ни тени печали не было как на лице графа, так и в его мигом прояснившейся, как летнее небо после куцего дождика, душе. Избавившись от рутинных светских церемониалов выражения сожаления по поводу кончины друга, мужчина не преминул бы лично выразить вдове графа свои соболезнования с глазу на глаз и тонко намекнуть о возможных планах на будущее. Он даже тихонько последовал за ней из зала в надежде под шумок перехватить где-нибудь в просторных кулуарах замка. Однако хитроумные планы наследного графа, бесспорно, нарушило появление на горизонте крайне занимательной и столь же неоднозначной фигуры - лорда Виллема Карлайла, герцога Леннокс, хозяина замков Карлайл и Чаячьи Кости. Имя Виллема, как и всякого легендарного правителя своего времени, не принято было упоминать в суе, однако все собравшиеся здесь имели четкое представление, что это за человек - человек, что не остановится абсолютно ни перед чем на своем пути и любой ценой добьется желаемого.
Лорд Ланарк безмерно уважал герцога Леннокс, хотя тот и не был его сюзереном и знакомы они были лишь номинально: пару раз встречались прежде на раутах, обменявшись лапидарными приветствиями и ничего не значащими фразами. Тем не менее, уважение Блитинга питалось, скорее, незаурядными личными качествами лорда Карлайла, нежели его высоким положением в обществе. Встретившись взглядами с лордом Леннокс, Эрван уже не смог без последствий отвести взгляд, изображая замешательство. Да и это было не в его правилах: некогда посвященный в рыцари, он привык без страха и опаски взирать трудностям в лицо. Поэтому он, хотя и не испытывал сейчас особой склонности к задушевной беседе, поспешно отставил опустевший кубок на ажурную балюстраду и подошел к импозантному герцогу, почтительно поклонившись со словами:
- Мое почтение, герцог Леннокс! - Эрван порывисто поднял голову из кивка, и его подвижные губы снова скрасила неизменная "лисья" улыбочка, что так раздражала многих отчаянных правдолюбов государства. - Не правда ли, - невнятно протянул он мурлыкающей интонацией, заметив за спиной герцога удаляющийся силуэт хозяйки замка, - смерть графа потрясла нас всех, милорд? - в тоне великосветской беседы, но с легкой, едва различимой ноткой издевки поддел Эрван живую материю разговора: он знал, что у лорда Карлайла с его вассалом были весьма напряженные отношения, и дерзко давил на больную тему. - Казалось бы, такой хороший наездник, а вдруг такое... Надеюсь, графиня Барнард не будет долго убиваться по усопшему! - намекая на возможность скорого повторного замужества леди Стейси, самодовольно добавил наследный граф, и не подозревая, что его слова могут сколь-либо задеть гордость вроде незаинтересованного лица.