Мужчина в шитом золотом корсете с высоким воротником-стойкой, рукавами цвета голубиного горла и набедренниками из золотой ткани, чинной, строптивой поступью шел по тянущимся крытым аркадам дворца. Этот человек был достаточно высок ростом и осанист, как то подобает всякому благородному дворянину. Его глаза чистейшего сапфирового отлива смотрели на мир снисходительно и в то же время сурово. Мужчина был немногословен, часто улыбался, встречая в проходе знакомых, и покорял собеседников доброжелательной манерой держаться. Из нынешних обитателей дворца мало кто помнил этого на вид неприметного человека, потому что еще в бытность при дворе он мастерски умел исчезать при неблагоприятном ходе событий и неожиданно появляться, когда все налаживалось. Еще при короле Арго далеко не все знали, как выглядит достопочтенный лорд Блитинг, о коем все были наслышаны как о страшном интригане, в чьих руках сосредоточились нити воздействия практически на всех государственных деятелей: Эрван Блитинг имел обыкновение вершить великие политические деяния, оставаясь при этом в тени. Умный, расчетливый, спокойный и в меру решительный, ему удалось обыграть контрразведку Клайда, Первого министра, отца и брата, герцога Леннокс - если, конечно, считать наградой победителя собственную жизнь, не раз грозящую трагично оборваться на эшафоте. Теперь лорд Ланарк снова был в некогда со скандалом покинутой столице и тщательно наблюдал за тем, что происходит в пределах королевского двора. Он видел, что праздничное упоение отодвинуло практическую работу сановников на задний план, что первые лица государства проводят дни на дипломатических приемах - словом, в Рейгеде пожинают сладкие плоды благополучия. Эрван "Волк" считал, что преждевременно было расслабляться: угроз, по сути, нелегитимной власти не убавлялось, а тут еще Клайд претендовал на автономию от Короны... Но кому теперь интересны его разумные политические соображения?
Лорд Блитинг настолько глубоко погрузился в свои тревожные мысли, что не заметил, как натолкнулся в проходе на бегущую на пир танцовщицу. Длинная одежда девушки была легкой и соблазнительно обрисовывала формы тела. На ней было шелковое платье без блио, облегающее грудь и бедра и образующее ряд струящихся складок, с окаймленным богатым позументом и застегивавшийся на держащий лиф крючок воротником; на груди танцовщицы красовались округлые спиральные складки, а юбка с множеством неглубоких волн была изумительно свободна. Ее быстрым шагам средь каменных колонн аккомпанировали крохотные колокольчики. Эрван, со скользкой улыбкой на губах оглядывая хорошенькую девушку, уступчиво отступил на шаг, пропуская ее к парадным дверям замка. Девушка почтительно согнулась в глубоком реверансе и, звеня колокольчиками, искрометно скользнула во мрак колонн, точно золотистый карп в глубокие мутные воды. Граф почему-то остановился, будто напрочь позабыв, куда прежде так деловито направлялся, и задумчиво свернул к одной из арок, встав возле каменной колонны, развязано опираясь о нее плечом.
За ворохом низеньких построек он не видел в глубине двора озера, но знал, что оно начинается за вековыми соснами. Он помнил, как во время оттепели от их размякшей коры пахло мороженной рыбой, а воздух был студеным и будто голубоватым в осторожные зимние морозы. Однако он любил Рейгед летом, когда пыльный, как смог, воздух был расчерчен темными стволами деревьев и золотыми солнечными лучами, пробившимися сквозь игольчатые ветви. Раньше ему казалось, что его тянет сюда потому, что здесь, среди высоких желто-голубых сосен и черного озера, протекла его молодость. Но потом граф Ланарк понял, что его тянуло сюда, потому что в Ван-Бадене росли точно такие же сосны и тускло мерцали черные озерца в чащобе, где они по ночам гуляли с Дейрдре. В Клайде не терять выдержки было проще, потому что в этих землях, где природа была изящнее и красивее, ничто не напоминало ему о доме.
Эрван глубоко затянулся горячим и глухим вечерним воздухом и вспомнил, как годы назад точно так же стоял у каменного парапета террасы и напряженно вглядывался в сторону главных ворот в ожидании гонца из Клайда. Максена убили неприятели, предположительно, люди Первого министра, но в те годы в распоряжении наследного графа было множество "своих людей", лазутчиков и шпионов. Он и сейчас обладая целой сетью "шептунов", состоящей из множества нитей, соединенных одной веревкой. И дружески отвешивая поклоны и пожимая руки баронам, графам и герцогам во замке, куда допускались только самые близкие, граф Ланарк ни на минуту не прекращал собирать в мозгу досье на каждого из них, взвешивая их явственные достоинства и недостатки. Собственно, одним из таких "объектов пристального наблюдения" лорда Эрвана был как раз подоспевший к парадному входу лорд Альфред Хантиндон герцог Дор. Опасный и в меру суровый человек закаленного характера и сдержанного нордического нрава, это, пожалуй, пока все, что мог сказать о нем наследный граф Ланарк. Впрочем, не менее опасный, чем герцог Леннокс, которому лорд Блитинг нанес незапланированный визит не далее как вчера. И если с Виллемом выстроить союзнические отношения в силу объективных причин не представлялось возможным, то с герцогом Дор все могло бы обстоять несколько иначе. А Эрван сейчас как никогда нуждался в могущественной поддержке сильных мира сего, и то, что герцог первым подошел к нему, опередив отработанный Блитингом до автоматизма привычки порыв поклониться высшему по титулу дворянину, говорило о дружелюбном настрое герцога.
- Лорд Эрван, приветствую вас, давно хотелось побеседовать с графом, решившимся бросить вызов сразу двум герцогам, - произнес импозантный мужчина, на что Эрван, поспешно отступив от колонны и отдав чувственный поклон, еле заметно поморщился: видимо, он слишком поспешил с выводами о покровительственном благоволении ему лорда Альфреда!
- Высочайший герцог Дор, - торжественно начал Эрван, поднимая голову с почтительного кивка, - весьма польщен Вашей величайшей учтивостью, Вашей преблагородной особе присущей! - выросший среди дружины отца, лорд Ланарк говорил с ощутимым корнийским акцентом, и хотя он знал, что это сердило многих, не мог заставить себя перейти со своего веселого, хотя и вульгарного, диалекта на великосветский тон столичных аристократов.
Он специально использовал в речи с герцогом раболепное красноречие в сочетание с фамильярным ратным акцентом, потому что порой ему нравилось ставить людей своего и не своего сословия в тупик: большинство лиц, стоящих в социальной иерархии на ступень выше него, испытывали в его обществе острое чувство растерянности и замешательства. Эрван никогда не комплексовал по поводу своего, скажем, не самого высокого титула, но, даже несмотря на формальное отсутствие у него земель, был богаче и влиятельнее многих герцогов и столичных вельмож Камбрии. И все же основным в облике этого дворянина была его крайняя внешняя сдержанность: он старался меньше говорить, чтобы ненароком не выдать ни одной своей настоящей мысли и не раскрыть своих зачастую корыстных интересов. Даже все его люди назубок знали, что нельзя разговаривать с посторонними, а в разговоре по поручению говорить только то, с чем были посланы.
- Любопытно, на что вы рассчитываете, если конечно не отказались ещё от затеи с опекунством над леди Айлин? - с вызовом спросил герцог, а Эрван тем временем заметил, что особенностью в его пластическом стиле поведения было стремление к неподвижной монументальности, и характер движений отличался плавностью и широтой, присущей не столько социальному классу, сколько типу личности.
Лорду Ланарк совершенно не понравился залихватский тон лорда Хантингдона, но поскольку замкнутость в поведении считалась одним из достоинств наследного графа, он сохранял величавость, мог внимательно выслушать и, если был не прав, признать свою неправоту открыто.
- Любопытно, - сделав особенный акцент на этом слове, четко и внятно произнес граф, - с чего Вы решили, будто я, какой-то наследный граф, бросаю вызов "сразу двум герцогам"? - в тон лорду Альфреду язвительно камертоном отозвался вопросом на вопрос Эрван, с вызовом взглянув на мужчину, точно ощетинившийся волк на охотника. - Прихоть богов неисповедима, знаете ли, милорд, - просто и без пышных пространных речей сказал по поводу своих притязаний на опеку лорд Блитинг. - Возможно, на этот раз справедливость восторжествует, и каждый получит свое по праву... - неоднозначное замечание, невзначай брошенное графом, как нельзя идеально вписывалось в накаленную атмосферу разговора, давая, как в равной степени отнимая, почву для взаимных нападок.
Блитинг совершенно не считал проявление своих вполне законных претензий на опекунство над леди Барнард чем-то необоснованным и дерзким - стать заступником жены и дочери побратима было даже не столько правом, сколько обязанностью благородного лорда Ланарк, заступника простого люда! Но, видимо, у лорда Дор было иное мнение на этот счет. Таким образом, дележка шкуры неубитого медведя снова превращалась в источник соперничества и глубокой ненависти двух весьма влиятельных при дворе людей.
- Чем же, позвольте узнать, достопочтеннейший герцог Дор, я обязан чести считаться среди господ стервятником, дербанящим состояние покойного Барнарда, когда я действую законными путями и исключительно в интересах маленькой Айлин? - нагло, без обиняков в лоб задал герцогу провокационный вопрос граф Ланарк, пользуясь преимуществами данного королем иммунитета и негласного правила "вассал моего вассала не мой вассал".
Как бы Эрван ни хотел потворствовать возникновению новых предлогов для злобы со стороны претендентов на земли старого Барнарда, злословящая молва опережала его реальные деяния, создавая о нем суждение как о шарлатане, разбойным образом действующем на свой страх и риск.

Спустился вечер. Безмолвие улиц ошеломляло, подобно грозному молчанию, царящему в девственных лесах, или молчанию желоба спящего вулкана. В беззвучности каменных стен и в смятенном сознании лорд Хаддингтон и лорд Блитинг вели мирную светскую беседу. Герцог Дор с волнующим, отвратительным и невозмутимым величием окруженного поверженными знаменами вождя смотрел на наследного графа как на попавшего в охотничий капкан ощетинивавшегося волка. "Вот ты и попался, волчара!" - пренебрежительным тоном отозвался о самом себе лорд Эрван, обессиленно рухнув спиной на холодную каменную колонну, точно пропустив невидимый удар под дых. Впрочем, слова герцога были ничем иным, как сокрушительным ударом в корпус, который, если не надломил, то, во всяком случае, пошатнул беспроигрышную "плутающую" тактику Блитинга.
С наступлением вечера воздух потяжелел, и становилось трудно дышать. Запахло сыростью и старым камнем, но был и другой, диковинный и не столь явственный запах, который тревожил более всего - мускусный запах опасности, дух страха перед мощью старых богов, трепета перед таинством утраченной первобытной силы.
- Не прибедняйтесь, Достопочтенный Альфред Хаддингтон, - блекло, лишенным живости голосом отозвался граф, чувствуя себя, как подсудимый, который после долгого и запутанного суда услышал приговор: он настолько измотан, что ему уже все равно, оправдан он или осужден. - Что-что, а в хороших манерах Вам никак не откажешь, милорд! - граф покорно опустил голову, мимоходом кинув собеседнику робко вскинутый исподлобья взгляд, и едва не задохнулся удушливой волной смущения: - Мое почтение, - казалось, в этом поникшем, как цветок на беспощадном солнцепеке, голосе был сокрыт ответ без слов, но он был по ту сторону сознания.
И вот он пришел к отчаянию и не уклонялся от него; его тотальное, безысходное отчаяние обреченного воплотилось в полном бессилие. Граф чувствовал слабость, полную опустошенность, что еле держался на ногах, оперевшись о колонну: ужасающее одиночество обрушилось на него тяжким бременем, придавав и втоптав в землю. Не хотелось даже думать. Да и думать было уже не о чем. И он затих - без вопросов, без скорби и отчаяния, спокойно дыша и отдаваясь утешительному смирению, для которого не было ни правых, ни виноватых.
Не видя герцога, Эрван Блитинг смотрел насквозь него - на то, что было за его массивной спиной. В долговечной памяти Эрвана "Волка" это место являло собой мрачную усыпальницу мороза и склепом для заблудших в сумраке, когда солнце блекло прорисовывается сквозь дымку облаков, словно вечный взрыв. Дворцовые парки, режущей глаз зеленью вгрызающиеся в помещение сквозь арки замковых аркад, были до потери пульса живописны, ведь культивированная красота всегда в разы завораживающее: совершенно ровное место без единого пня, поросшее буйным разнотравьем. Эрван часто приезжал в Рейгед, желая предаться спасительному отчуждению от людей и своим мыслям. По утрам у замковых стен одиноко покачивался печальный тмин, ронял семена кипрей, разрастался опухолью полей чертополох да репейник и над всей этой россыпью самоцветов стоял упоительный терпко-сладкий аромат. Это неимоверно успокаивало - лучше, чем трясущимиеся хрупкие женские пальчики, вплетающиеся в короткие темные волосы, нежно массируя кожу головы.
Они с герцогом Дор были одни, а вокруг - гнетущее безлюдье, лестницей возносящееся к самым холодным небесам. Мужчины оказались словно на острове, окруженном со всех сторон бескрайним океаном. В эту минуту в городе, должно быть, зажигаются огни; безработные слоняются по Рейгеду в поисках пропитания; девушки в жарко натопленных комнатах затягивают корсеты к выходу. А они с Альфредом – они здесь, на этой безлюдной пустоте; и будто каждое мелкое движение этих эфемерных женщин в заставленных ампулами с ароматными маслами будуарах отдается в каждом биении сердца Блитинга: это все ради этих самых жестоких и бессердечных женщин - ради матери, Дейрдре, Элестрен, Эйлис, Мелиссы...
- Увольте, Достопочтенный герцог! - голос его звучал как-то скованно. - Я ни в коем разе не чту Вашу Светлость, - звучная нотка клайдской эстетики придавала его речи восторженный пафос, точно дамский не сшитый рукав на доспехах доблестного рыцаря, - за "стервятника". Прошу меня простить за излишнюю горячность: воистину, пылкую кровь северянина трудно остудить даже столичными прохладительными напитками, - задыхаясь, высоким с заметными вкрадчивыми нотками, жарким и обволакивающим, каким бывает полуденный зной, голосом проговорил граф Ланарк, подкрепив сказанное вежливой улыбкой, как бы извиняясь. - Я имею в виду субъектов совсем другого порядка: соседних графов, баронов, мелких дворян да склочных кредиторов-торговцев - куда уж "порожденному волками" тягаться с герцогской кровью! - он снова сделал губами движение наподобие улыбки, но у него получилась вымученная гримаса.
Герцог взглянул на него так, словно разглядел в его мозгу что-то затаенное и забавное. И для этой самоуверенности у Альфреда были непреложные поводы: он был по-настоящему богат и полон сил, будто только приступал к жизни, несмотря на свои сорок пять лет. Им было сделано многое, и, вероятно, он давно сравнялся с теми, кого некогда взял за образец. Он был живым воплощением власти и ответственности и старался, чтобы его воздействие распространялось не только на его жену, детей и ближайшее окружение, но и на окружающих, на мир в целом. Казалось бы, он не блистал ни специфическими познаниями, ни незаурядными способностями, но даже в музыке моего голоса, в движениях крепкого тела, в упругости мускулов, в блеске волос и в живости глаз всегда звучали отголоски мятежной жизни. Для лорда Ланарк герцог Хаддингтон был существом из позабытого мира Севера: здоровый румянец на лице и мрачная сосредоточенность в глазах, сильное, тяжеловатое тело - и суровая неподвижность членов, отрешенная страсть, тлеющая в холодной крови молниеносной змеи, готовой с едким шипением напасть в любой момент. Будь он менее учтив, его глаза обдали бы графа Ланарк трезвой насмешкой, но он смотрел на Эрвана пытливо, с безличной нежностью и еще как-то неописуемо, словно мужчина уже был где-то далеко-далеко. Глядя на него, Блитинг понял, что болен недосягаемыми людьми, вроде него, и для него это стало открытием; на фоне герцога Дор он чувствовал себя, как бедняк перед богачом, чувствовал себя мухой на теле великана. Сам он принадлежал к вымирающей породе, точно в нем был скрыт труп, который разлагается и пухнет внутри: с самых ранних лет граф неистово проклинал ограниченность своих предков, чьим единственным чаянием из поколения в поколение было занять кусок земли и праздно плодиться на нем; сам он стремился совершенно к другим целям...
- Вот я и спросил, как человек, не безразличный её интересам, что ВЫ можете предложить моей свояченице и её ребёнку? И, если вам есть что сказать, быть может я окажусь на вашей стороне, - сказал он привычным для наследного графа голосом, пытаясь отнестись к беспочвенной агрессии собеседника как к насморку, который скоро пройдет.
Практически невозможно было пробудить его интерес трагедией, альтруизмом или гумaнизмом, потому что за годы жизни бытовые страсти людей затрагивали восприятие мудрого герцога лишь на эстетическом уровне. Он был ни злым и ни добрым, но, определенно, деловым человеком, который может удивиться разве что во сне, точно воплощение мифического героя.
- Милорд, да будет Вам известно, служить интересам Вашей свояченицы, леди Эйлис Стейси, - мой прямой долг пред усопшим графом Барнард, который был моим близким другом на протяжении долгих лет, - от слов наследного графа веяло какой-то светлой печалью. - Вы, безусловно, правы относительно того, что патроном леди Барнард должен быть человек с "большими возможностями и статусом", - тон его голоса медной проволокой имел способность проходить через слуховой канал непосредственно в головной мозг. - Но, смею напомнить, что это также должен быть человек, вхожий в дом графини, а не чужак-ставленник со своими целями и задачами, зачастую идущими вразрез с планами хозяйки; это должен быть человек, знающий все о графстве Барнард и о том, как следует вести хозяйство в северных регионах; это должен быть человек, способный отразить своей дружиной безосновательные нападки войск графа Кардидда и постоянные набеги викингов и пикктов, - он мастерски подбирал слова, будто тасовал карты, и непременно мысленно взвешивал свои достоинства и слабые стороны. - Более того, мне думается, это должен быть старый друг семейства, готовый ценой собственной жизни постоять за леди Эйлис и ее малышку, - в его словах, умеряющих всякую враждебную прыть, было столько силы, что всякий, не ожидая от какого-то мелкого графа такой напористости и ораторского искусства, безропотно поддался бы его воле. - Без лишней скромности скажу, милорд: перед Вами сейчас стоит этот самый человек! - владея искусством ведения словесного боя, граф Блитинг вправду мог произвести впечатление, хотя это впечатление являлось лишь результатом хорошего исполнения избранной роли и неумения большинства разбираться в людях. - Согласитесь, едва ли герцогу будет дело до состояния хозяйства в Барнарде. Вероятнее всего, любой сюзерен просто поставит там своего ушлого и, как часто бывает, весьма вороватого наместника из числа соседних графов и осведомляться о делах в графстве соизволит лишь на момент сбора подати, и то - без особого энтузиазма. Уж поверьте мне, так дела в графстве Барнард быстро придут в упадок, - несмотря на нетипичные обстоятельства, эта дискуссия проходила на высшем уровне учтивости, привычной в дворянском кругу Камбрии. - Разве этого добивается Достопочтенный герцог Дор, о котором в наших краях ходят легенды не иначе, как о последнем оплоте спокойствия на Севере и справедливом заступнике обделенных благодатью богов? - с выражением кумовского радения добавил граф, искусительно улыбнувшись: небольшая толика лести еще никому не вредила, хотя его дикарская сердечность могла показаться герцогу несколько преувеличенной, назойливой и даже насильственной, как всякая любезность воспитанного, но подлого человека. - В любом случае, я не оставлю попыток всячески оберегать вдову дорогого мне друга и, надеюсь, боги оравой перейдут на мою сторону, - после пылкой речи лорда Эрвана, блиставшей красноречием и энергией, ни у кого не должно было оставаться сомнений, что он беседует ни с кем иным, как с посланником Огмы на земле.

Уже многие годы граф Эрван Блитинг мнил себя призраком, странствующим в вакууме небытия, поскольку он жил, отгородившись от всех, словно на облаке: за годы неотступного одиночества мужчина сумел выстроить свой собственный мир, в котором главными персонажами были его воспоминания и мысли. Мало кто решался подступиться к неприступной стене, которой он окружил себя, точно крутым рвом, потому что потерянный человек всегда создает вокруг себя пустоту более глубокую, чем смерть. И кто бы мог подумать, что с утратой всего стоящего в жизни возникшее ощущение свободы освежающим веянием отстранения освободит его от всего - только не от самого себя!
В долгом алкоголическом забытье сознание ускользало от него, как вода меж пальцев. Могущая сила воли, которая ранее доблестно отражала набеги варваров, целиком подчинилась в нем теперь прихоти воспаленного сознания, и этот мужчина стал нестабилен, непостоянен и неизведан самому себе, как стихия. Отныне любая мелочь могла ввергнуть его в пропасть отчаяния, заставить почувствовать страшную усталость в душе. А стал он уязвим потому, что утратил ту универсальную цельность, с которой он некогда покорил Рейгед, как заносчивую красотку, и никто из ныне здравствующих уже не мог заставить его почувствовать себя завершенным; никто, кроме с виду трогательной и кроткой, как расцветший цветок, но с характером из буланой стали Эйлис Стейси. Поэтому наследство Барнарда было жизненно-необходимо ему, как кислород, ведь только мысль о том, что он может быть кому-то посвящен, точно давший клятву верности рыцарь, давала ему силы не погрязнуть в праздном разврате своего захолустного поместья в Ланарке и превратиться в бесцельно слоняющуюся по замковым переходам ворчливую тень, лишь отдаленно напоминающую того пылкого юношу с открытой дикарской улыбкой и лихими кудрями цвета сажи.
И вот снова на глазах у герцога Дор оцепенение схватило его врасплох, и у Эрвана наступил паралич сознания. Кризис личности отравлял его существование в мире, наполняя безысходным отчаянием утопленника, погрязшего в зыбкой пустоте болота. С момента смерти возлюбленной он между прошлым и будущим в мучительном, тоскливом, остановившемся времени, как муха в краске. Он знал: любовь "до гроба", которую ему еще в юности насмешливо предрекали старые сводницы, существует; более того, ему довелось испытать ее. Он и сейчас испытывает эту самую пробирающую насквозь и высасывающую мозг из костей любовь, но уже давно привык к ней, как калека привыкает к отсутствию конечности...
Пока Эрван параллельно с разговором придавался размышлениям, над северянами воцарила наводящая скуку атмосфера интеллектуальной беседы - видать, Рейгед со своей слякотной, рафинированной красотой задавал философский тон беседы, коим мог бы быть доволен лишь схоласт, обладающий настолько замысловатым складом ума, чтобы совершенно не воспринимать происходящее. Герцог Дор, по-видимому, впал в уныние и по большей части молчал, прислушиваясь к медленным, напыщенным речам наследного графа. Он уже понял, что именно неумение владеть своими чувствами и настроениями выливалось то в длительные приступы угрюмого молчания, то в эпилептические припадки болтливости, ставшие неотъемлемыми атрибутами скандальной личности графа Ланарк. В какой-то момент с удивительной настойчивостью он захотел вмешаться в происходящее и, двинувшись с тихим шорохом одежд, как будто непонятно откуда взявшиеся невидимые волны разбили его о изящную фигуру графа, прервал собеседника словами: "Что ж, вы по-своему правы, милорд..." Эрван "Волк" покорно умолк на полуслове, поняв смысл его движения, хотя и не разумом. Звук голоса Альфреда Хаддингтона был твердый, точно каждый его слог был выкован молотом демиурга. Первоначальную непринужденность беседы сменило дикое желание или скорее расстаться, или узнать друг друга лучше.
Блитинг вдруг оборотился в обнаженную нервную клетку в мире бесперебойного электрического потока. Он уже не ощущал былой опустошенности и растерянности. Внезапным всплеском сантиментов герцог Дор подарил лорду Эрвану такое чувство, когда кажется, что через минуту ты сойдешь с ума от желания, зная, что оно вот-вот исполнится. Он буквально обратился в выжидающего в зарослях барса, который, кажется, излучает невинность, чью серебристую в крапинку шерсть хочется погладить, в чьем неподвижном, нежно смотрящем из темноты черных пятен взгляде можно найти неожиданное успокоение.
- Польщен-польщен Вашим предложением, милорд! К сожалению, не имею чести знаться с Вашим, бесспорно, не менее преблагороднейшим преемником, однако готов при первой же возможности устранить это досадное недоразумение, безотлагательно нанеся Вам визит в Лоттиане, - звуки извлекались из его рта, точно пузыри над бурлящей болотной топью, разрывая густую тишину и снова умирая в ней.
Лорд Ланарк до сих пор строго придерживался бы убеждения, что самый большой промах умелого дельца - это неукротимый гнев и торопливость, которые может привести к непоправимой катастрофе. Если сделать графу маленькую поблажку ввиду многолетнего отчуждения и пьянства в будничной скуке, его до сих пор можно было считать человеком степенным, чинным и до педантичности вкрадчивым, как то подобает истинному придворному. И поэтому его вежливые, лексически и грамматически выхолощенные фразы практически никогда не отражали его мятежной, смурной души:
- Высочайший лорд Альфред, знаете, чему меня научили годы служения в высших эшафотах власти при короле Арго? - Rem tene ne reservatio mentalis fit, - кто еще не догадался, мог в очередной раз прояснить для себя, что каждый последующий шаг графа - результат длительных и взвешенных размышлений с прикидками по теории вероятности, как ход гроссмейстера в турнире. - Кажется, так звучит это на латыни, поправьте меня, если я неправ... Всегда лучше узнать суть заключаемого договора, а не обольщаться его витиеватой формой, неправда ли, герцог? - с неподкупной простотой, подкрепленной не обнажающей зубов обольстительной улыбкой, донес свою замысловатую мысль лорд Эрван. - Должен признать, я старомодный северянин, чуждый столичным хитромудростям, и не привык копаться в казуистике. - Поскольку иногда обстоятельства требовали принятия срочных мер, времени на раздумья не оставалось и приходилось действовать наугад, граф осторожно добавил, пытаясь скрыть ощутимую дрожь в голосе: - Поэтому будьте добры, уточните, как прикажете разценивать Ваши слова относительно прудовой рыбы? Не тонкий ли это намек, быть может, на не совсем дружественную оккупацию моих земель в случае моей неуступчивости в дележке наследства Барнарда? - ну, вот, он сделал шаг в темноту навстречу неизвестности, зная, что неровен час и он сорвется с грозного оврага во мрак. Напоследок граф с долей сомнения и, казалось, щепоткой злости добавил: - Впрочем, надеюсь, это лишь мои беспочвенные подозрения: знаете ли, будучи посланником Его Величества по части дипломатии, я по сей день очень мнителен...
Хотя они с лордом Альфредом открыто не говорили о вражде и их деликатный диалог, скорее, располагал к взаимовыгодному сотрудничеству, Эрван "Волк" предчувствовал парящее в воздухе над ними объяснение, которое никак не приобретало форму слов. Мужчина почувствовал неудержимое желание рассказать Альфреду о своих планах, сказать ему что-нибудь, ведь на войне принято, чтобы потенциальные союзники безудержно, как на духу открывали друг другу свои карты.
- Раз уж наш разговор перешел на столь доверительные тона, Достопочтенный лорд Альфред, - начал наследный граф, по привычке бегло оглянувшись по сторонам и встав поближе к герцогу, едва не задевая его струящимися фалдами оленьей замши своего длинного сюрко, - то отмечу исключительно по сути дела, без сантиментов и условностей: если графство Барнард переходит под мой контроль, я налаживаю в нем добычу олова в небывалых размерах - благо, у меня в этой части есть небольшой зарубежный опыт, - и исправно отдаю свою часть дохода с рудников Вам. Это не считая доходов с иных источников поступлений в казну...
Воистину, открытость, точно так же, как и лицемерие, дает возможность творить бесчисленные преступления: бесстрастный вид внушает доверие, ослабляя бдительность противника, ведь чем меньше даешь поводов для подозрений, тем легче самому нанести сокрушительный удар. Но Эрван "Волк" Блитинг не был злом воплоти. Он, как ночь противоположность дню, - противоположность порядку, он хаос: в его поступках не было никакой закономерности, никакого четкого алгоритма, и поэтому он столь страшен, точно незрячий злой рок.
- Поверите ли, достопочтеннейший герцог Дор, мне действительно важно получить патронаж над леди Барнард. И правит моими поступками не жажда наживы и корыстный умысел, не подумайте! Леди и ее ребенок будут жить, как и жили, на тех же землях, в полном достатке и, да помогут боги, здравии, кои, быть может, не были и при Вилльфельме. Если леди Эйлис изволит повторно выйти замуж, я с превеликим удовольствием подыщу ей достойного мужа - благо, у меня еще остались кое-какие знакомые при дворе!.. Видите, я практически в убытке от всего этого предприятия, милорд, - без обиняков признался лорд Блитинг, зная, что человек, защищенный стенами своего жилища и своей доброй репутацией, может творить все, что угодно, и не страшиться неминуемого разоблачения. - Просто Эйлис далеко не безразлична мне - как добрая соседка и как женщина, - опережая недоумения герцога, совсем доверительно признался он, и по телу любого привередливого слушателя разлилось бы приятное тепло, причиной которым мог быть его вкрадчивый, мурлыкающий голос, неотделимый от его образа, как невозможно разделить песню на аккорды и слоги.
Вокруг было настолько тихо, что редкие отдаленные звуки - голоса людей, собачий лай, шорох пышных дамских платьев - были слышны, будто они раздавались совсем рядом. Подтягивающиеся к входу во замок гости не спускали с мужчин глаз, гадая, что они делают у каменного парапета открытой террасы. Рассеяно глядя по сторонам, граф Ланарк понимал, что все эти случайные люди оказались невольными свидетелями завязывающихся отношений, о характере которых они с Альфредом сами пока и не знали.
- Я думаю, мы поняли друг друга, милорд. Как говорится у нас на Севере, ворон ворону глаз не выклюет, - миролюбиво подытожил любимой поговоркой граф Блитинг.

*Постигни суть, чтобы не возникло тайных, невысказанных оговорок. (вольный перевод с латыни выдуманной фразы)

Отредактировано Ervan Blything (2016-05-16 14:59:50)

В иные времена люди становились жертвами обстоятельств поневоле, действия наобум и не взвешивая последствий. Но сейчас все стали слишком благоразумными и дальновидными, все хотят быть изощренными, изящными и ничем не обремененными, стараясь сохранить физическую форму и ясность ума до преклонных лет. Герцог Альфред Хаддингтон был как раз человеком новой формации: достаточно предсказуемым, но не примитивным, не бездушным, но расчетливым, экономичным и худшим грехом человечества считающим, вероятно, неэффективность.
Его ремарки по поводу своего сына и взросления леди Айлин были проникнуты горечью скоротечности лет, что проскользнув, как вода сквозь пальцы, не оставляют о себе ни единого запоминающегося пятна, что немного подивило лорда Эрвана: они с Альфредом были ровесниками, но казалось, между ними зиждилась непреодолимая пропасть лет. Насколько диаметрально противоположными могут быть склады личности, порожденной, казалось бы, одной эпохой и схожей социальной средой! Если граф Ланарк всем своим видом излучал здоровое, будучи пышущим силами созданием, отчаянно стремящимся к приумножению, то герцог Дор, напротив, был самим воплощением острого, как кинжал, разума, невозмутимого самообладания. Казалось, вспыльчивость как эмоция была почти не знакома этому чопорному мужчине, и он царствовал по жизни, взирая на собеседника бесстрастно и с выражением леденящего контроля, точно выслеживающая добычу ласка. Даже интонации его голоса отдавали отлаженной, механической четкостью, жесты - отработанностью, движения были сухи и отточенны, отчего никаких ненужных складок на на одежде не появлялось, и всем своим видом он демонстрировал чистоту стиля и слаженность каждого движения. Его бледное узкое лицо, жестокая складка рта, твердый подбородок со стальным отливом добавляли облику герцога внушительный, непроницаемый вид. Но каждое его мимолетное движение выражало внутреннюю красоту, ибо в динамике даже мужественная твердость лба смягчалась, а пластичность бледных щек и тонкого, будто порезанного ножом, рта создавали впечатление добродушия. Эрван же, пусть лицом и походил на своих грубо-скроенных северных братьев, все же имел примесь иной крови, и даже его черные, как смоль, волосы почти что вились. Его смуглая, оливкового отлива кожа, была удивительно гладка, а нежно-голубые глаза смотрелись как два крохотных осколка неба. Многих порой отвлекала, если не сказать беспокоила излишняя женственность "Волка" Блитинга. Тем не менее, никто не ставил под сомнение тот факт, что он сильный и смелый человек, а сердце у него такое же большое и щедрое, как, должно быть, и...
- Не думаю, что доживу до наступления зрелости леди Айлин и, тем более, переживут Вас, Достопочтенный лорд Хаддинтгон, - мимоходом мрачно выдавил граф Ланарк, ощущая клокочущее в горле, неудержимое желание говорить, хотя крепко сжатые губы не могли вымолвить больше ни звука.
Сейчас на лице герцога Дор было растерто пятно какой-то смуты небрежности короля, от скуки отдавшего приказ о казни неудачно сострившего шута. Лорд Блитинг со своей мимолетно проступающей красотой, которая присуща лишь породистым лошадям, вероятно, вызывал у него спутанные чувства. Вероятно, он видел перед собой лишь мужчину с привлекательным и загадочным лицом и расслабленными, но всегда готовыми к действию руками, способными, не теряя своей крепкости, быть запредельно жестокими и нежными. Вероятно также, что в представлении герцога это был человек, чье присутствие мучило ощущением, что у тебя отнимают часть дня, изымают кусок жизни. Но не более того. Зато сам герцог Хаддингтон у графа Блитинга больше пугающей двойственности ощущений не вызывал: своими экстраординарными выходками ему удалось-таки выпытать истинные или, во всяком случае, успешно претендующие на истинность намерения герцога относительно графства Барнард. Да, Альфред имел в своем арсенале способность постепенно вскрывать и выворачивать наизнанку душу собеседника основательно, пока в лице оппонента не осталось ни проблеска сознания - ничего, кроме слепой, безумной страсти. Но, к счастью, он был не Первым министром, за елейными фразочками которого крылось неизмеримое коварство и - часто - сбавленная толикой вежливых фраз погибель. И, конечно же, правитель из отдаленного герцогства Дор не знал, что из-за всех этих рейгедских интриг граф Ланарк уже многие годы чувствовал себя таким отверженным и одиноким, что не находил покоя. И несмотря на то, что он уже многие годы коротал в отдалении от столичной суеты, даже его опустевший дом стал навевать невыносимую скуку, что даже несчастные сутки часто казались ему целой вечностью. Одиночество, обида и разочарование заставляли его мечтать уже не о повышении по службе, но об общественном признании его вполне обоснованных претензий. Как несправедливо и нелепо со стороны герцога было требовать, чтобы человек в бедственном положении опального графа действительно имел своим намерение оскорбить столь значимую фигуру на политической арене Камбрии - да и вовсе мог трезво мыслить, впервые за почти десять лет встретившись с дружественным приемом со стороны верховной знати!
На последнем признании графа взгляд цепких, как зимний морозец, и щетинисто-колких, как наточенное лезвие бритвы, глаз герцога оживился. Какая-то задумка искрой промелькнула в его сознании, отразившись очаровательной широкой улыбкой на губах, придававшей жизнь сухим, чопорным чертам. И все же Альфред Хаддингтон имел способность проникнуть в мысли других людей, а порой и глубже, точно невидимыми органами чувств улавливал нечто сокровенное, что таится под коркой мозга любого, кто затеет с ним беседу. Намеренно пустив ход беседы в широкое и полноводное русло под названием "Эйлис Стейси", он умело затронул уцелевшие от игры вразнос струны безразличного сердца Эрвана. Но интересно, уловил ли он этим своим феноменальным чутьем, что, в какую игру он вдруг вздумал играть с Эрваном "Волком", он встретит равного по бесстрашию соперника? Впрочем, сомнения герцога Дор никогда не утихали до забывчивости и никогда не дорастали до тревог. Так или иначе, мысли о несбывшемся счастье с леди Барнар срывались с языка Блитинга, осыпаясь грубовато-отточенными фразами, игравшими нервными окончаниями слушателя:
- О-о-о, леди Эйлис! - с неподдельным оживлением воскликнул граф, как скучающий рассказик, давно ждущий минуты, чтобы начать свой упоительный рассказ за кружечкой пенного эля. - Леди настолько необычна, что, кажется, окружающий ее мир вызывает в ней лишь мимолетное любопытство, - он мудро умолчал о том, что при их последней встречи уловил в ее глазах любопытство: как знать, может, она влюблена в кого-то, может, в него?.. - Она многое видит насквозь, многое ее занимает, но ничто не удовлетворяет до конца.
Его светлые, как лазурное небо, глаза, которые будто бы освещали все помещение, немного заслезились, став зеркальными, как водная гладь. Герцог Дор стал первым человеком, перед которым ему не нужно было утруждать себя противно-бодрой наигранностью.
- Не имея предрассудков и четких убеждений, уверяю Вас, она ни перед чем не уступит, - сбавив пафос восторженной речи едва ли не до тона доверительного шепота, граф с недоумением добавил: - но и никуда не идет... Несмотря на довольно юный возраст, это женщина удивительной выдержки, буквально эталон сдержанности, - льстиво расхваливал соседку граф. - Даже горе по усопшему супругу она расходует, как скупец, будучи, вероятно, столь же скупа и в радостях, - что это было? безукоризненная техника, безупречное чувство диалога - инстинкт или продукт частых репетиций перед зеркалом? - Я знаком с ней с момента женитьбы Вильфельма, но до недавнего времени не имел удовольствия общаться с ней напрямую, без свидетелей, так сказать... - на этой фразе он сделал вынужденную паузу, как бы давая собеседнику возможность осмыслить сказанное и, быть может, в собственном воображении и в меру своей развращенности додумать сквозящее в тяжелом дыхании графа невысказанное. - В браке с лордом Барнардом она была точно листом на засыхающем дереве, но, вероятно, должна была сохранять мнимую крепость их отношений, даже если в душе она и относилась к этому цинично и насмешливо. - Чувствуя, что предает свои принципы и ценностные установки, Блитинг, который славился тем, что убеждал упорно, с характерным для всех торговцев умением держаться за свои слова, невпопад, но настойчиво добавил: - Впрочем, герцог, я нисколько не подвергаю сомнению любовь вдовы Барнард к супругу; да и любой порядочной женщине не к лицу тревожная, пылкая любовь - чувство сомнительного качества и сомнительного достоинства, - послышался его голос, жгучий, пылающий голос, с трепетом и болью.
Но внезапно он скорбно умолк, потонув в вязкой тишине, и только тьма соединяла мужчин. Умолк, естественно, умолчав, как всего через неделю после смерти Вильфельма они с леди Стейси сидели в душной горнице, беседуя и попутно слушая заливистый щебет птиц. Это было утро его новой жизни, ибо в какой-то момент Эрван недоуменно взглянул на соседку и заметил в ней призрак женственности, которой он никогда прежде не замечал в ней - существуя в качестве запретного плода, жена друга никогда ранее не побуждала в нем мысли о себе, как о реальной, телесной и вполне осязаемой женщине. Она выпроваживала его из кабинета мужа с выражением какого-то детского удивления на лице, как ребенок, впервые увидевший чудо - кто знает, может графиня и вздрогнула от волнения, точно так же открыв в Эрване мужчину? Он при первом взгляде на нее осознал, что девушка живет внутри своей плоти со смешанным чувством смущения и любопытства, ведь в юности мы так расточительны в раздаче своих привязанностей, полагая, что любовь вносит в жизнь строй.
И вот граф Блитинг стоял перед заступником леди Барнард совершенно потерянный, не зная, что делать с этой мучительной страстью, выламывающейся его из общепринятых рамок. Но была ли это страсть к женщине?..

Отредактировано Ervan Blything (2016-05-17 22:28:20)