От имени Алика Алинор, графа Фейфа.

- Не знаю, Алесса. Не знаю, правильно ли я поступаю. Девочке нужен муж, нужен свой дом, дети... Возможно, стоило бы подождать более выгодной партии, но вот появится ли она?  И могу ли я ждать?  Этот Блитинг... будет ли он хорошим мужем для Элис... Будет ли заботиться о ней, и беречь ее... О, если бы знать... - граф Алинор, сидя на полу у ног жены, и держа в ладонях ее руки, медленно перебирал ее тонкие, ставшими почти полупрозрачными пальцы. Он не поднимал головы. Ему не нужно было смотреть, чтобы знать, что Алесса все так же безучастно смотрит в пустоту, поверх его головы. Прекрасный, хрупкий, безжизненный цветок, лилия застигнутая внезапными заморозками, она застыла в своей тонкой, полупрозрачной красоте, словно существо, не принадлежащее уже ни к этому ни к иному миру.
За полтора года, она ни разу не взглянула осмысленно. Не посмотрела ему в глаза, не заговорила, даже не вздрогнула, хотя он пытался. Пытался делать все.
Бесполезно. Ни жертвы, ни молитвы ни лекарства, ни время, ни дочери, ни даже любовь  не смогли ее пробудить.  Первое время, все еще питая надежды - он возил ее на вересковые поля, держа перед собой в седле, на обрыв к морю, на овеваемое всеми ветрами плоскогорье, в тенистую,  лесистую балку меж двух холмов - по всем местам, где проходила некогда весна их любви, места, столь значимые для обоих.
Пытался любить ее - на ложе из вереска - как тогда, в девятнадцать лет, когда впервые был с ней, когда они носились как дети по пышному ковру вереска, и упали оба, опьяненные в его лиловую ароматную пену, сплетаясь в объятиях, и дыша лишь тем воздухом у губ друг друга, в котором смешивалось их дыхание.
Бесполезно. С тем же успехом можно было бы ласкать статую. Или... мертвую.
Граф понимал, что это безвозвратно. Что она не видит и не слышит его, но все равно проводил в ее комнате долгие часы, когда весь замок уже погружался в сон. Говорил с ней, делился своими мыслями и переживаниями, подолгу смотрел в ее погасшие, словно бы неживые глаза, хоть уже не надеялся на чудо. 
- Когда-то ты мечтала, как украсишь волосы Элис венком из лилий и вереска, и грозилась, что будешь плакать, когда я поведу ее к Камню. Я тогда смеялся, а сейчас - готов отдать весь остаток своей жизни, чтобы увидеть хотя бы твои слезы...
Еще молодая, красивая женщина с тонким, удивительно одухотворенным лицом, смотрела куда-то в пустоту прозрачными серыми глазами, в которых не было жизни.
Алинор вздохнул. Позади скрипнула дверь, но он не поднял головы. Сюда могли войти лишь трое - служанка жены, Элис или друид.
Служанка Алессы - немая девушка, которую он отыскал в одной из деревень специально, чтобы прислуга не болтала лишнего - проводила с госпожой почти все время, одевала ее, умывала и причесывала, укладывала спать, сопровождала вниз к трапезе и обратно, так, что остальная прислуга замка видела графиню лишь медленно спускающейся или поднимающейся по лестнице, под руку со служанкой или с мужем, и сидящей с болезненным, вялым, отрешенным видом за столом. Поэтому разошлись слухи о ее болезни, но никто кроме них троих не видел Алессу в ее комнате, не видел, что она все дни проводит либо сидя в кресле у окна, либо стоя в углу комнаты. Больна - многозначное понятие, в эту эпоху, и частое. Но разнесись слух о том, что графиня повредилась в уме - последствия были бы катастрофическими. Душевная болезнь - считалась одержимостью злыми духами,  и, мало того, что никто не взял бы в жены дочерей сумасшедей, но, чего доброго, и суеверные крестьяне, рыбаки и слуги, взбунтовались бы, и винили бы в любой беде - в шторме, неурожае, нашествии долгоносика или вспышках оспы - ее, одержимую, которую их сюзерен вместо того чтобы отослать к друидам, держит в замке, что могло, по всеобщему мнению, навлечь проклятие и на его дом и на его землю. Пока ему удавалось скрывать это, отделываться общими словами о болезни, которую соседи могли воппринять как угодно - но как долго удастся скрывать и дальше?
- Милорд. - послышался сзади тихий мужской голос. Алинор обернулся. Невысокий, щуплый друид, белая борода которого спускалась до самого пояса, а длинные волосы были перехвачены надо лбом берестяным обручем, едва заметно наклонил голову.
- Милорд... пора.
- Да... - граф со вздохом поднялся с колен.  Окутал жену плащом, поднял на руки. Друид пошел впереди, освещая путь факелом. У ворот уже ждали крытые носилки, в которые были впряжены две маленькие, крепкие мохноногие лошадки, ожидали три верховые лошади. Немая служанка, тоже одетая по-дорожному, принесла два мешка с вещами. Граф поднялся в седло, друид, с немалым трудом взобрался на свою лошадь. Кайд, один из охранников, поднял, и усадил служанку на круп своего коня. Маленькая кавалькада тронулась в путь под покровом ночи, ясной и теплой, удивительной в обычно таком дождливом и промозглом октябре.  Путь до святилища был недолог - галопом он домчался бы туда один за несколько часов, но носилки,  оберегая свою драгоценную ношу , двигались медленным шагом. Всадники увидели рассвет, полдень и закат, когда, наконец в косых закатных лучах выехали на поляну, к кругу стоячих камней меж тысячелетних дубов, и им навстречу выступило несколько друидов, которые приняли женщину,  и увели ее, вместе со служанкой в полутьму под тенью деревьев.
Обратно Алинор летел, сломя голову, точно стараясь убежать от зрелища, отпечатавшегося в самом сердце, от вида того, как уводили Алессу под руки, безучастную, ни разу не обернувшуюся, не поднявшую головы. Кайд едва поспевал за ним.
Ничто не изменилось в замке, отчего было только хуже. Разве что Инэн спросила - почему матушка не спускается больше к трапезе. Ей сказали то же, что и остальным. Алик любил младшую дочь, но понимал, что она проста, бесхитростна, и недалека умом. Никогда он не испытывал потребности проводить с ней долгие часы, слушать ее рассказы, делиться мыслями, или даже просто молчать, как это было со старшей дочерью. Лишь Элис, Элис, душа его души была его единственной отрадой.
И эту отраду скоро предстояло отдать другому человеку.
Гоня от себя эти мысли Алинор весь месяц проводил то в разъездах, то в бесконечных встречах с теми, кто прослышав о грядущем торжестве в замке загодя являлся с поздравлениями в надежде получить приглашение, допоздна засиживался у себя над бесконечными свитками, в которых сводил расходы, и выискивая все новые и новые средства - если этот пир станет пиром в честь помолвки, он должен стать незабываемым. Дела не давали возможности задумываться, хотя ночью от мыслей было не убежать.
Наутро в день пира, в их последний перед нашествием гостей завтрак в тихом кругу, он едва заставлял себя сохранять приличествующую невозмутимость, а Элис... Такая спокойная, собранная, снова повторившая слова о полном доверии к нему..
Слова, которые точно уксус выплеснутый на рану, обожгли душу.
Потом была круговерть - за два часа пополудни и до самых сумерек, бесконечно подъезжающие гости, большую часть из которых следовало разместить в замке на постой. Бесконечная необходимость в невозмутимой маске лорда, достойно встречать всех этих людей, и оказывать им радушный прием, которым славился Ильстоун в свои лучшие времена...  Суета и гомон связанный с устройством, сновавшие по лестницам слуги, голоса и гул, заполнившие замок точно улей.
Время шло к вечеру. Бесконечные взгляды и разговоры, необходимость побеседовать с каждым, - выматывали хуже любых обязанностей. Оставалось лишь незаметно вгонять ногти в ладони, подстегивая себя, точно заморенную лошадь, вскидывать голову, и вести себя так, как и прежде, когда о гостеприимстве хозяина Ильстоуна шла молва на все три стороны.
Стемнело. Шумели в большом зале слуги, заканчивая накрывать длинные столы, спускались по лестницам вниз наиболее нетерпеливые из гостей. Менестрели, которых он из деревни переманил к себе, чтобы играли на пиру, настраивали арфы и лютни, сидя на высокой коридоре над залом.
Еще несколько минут. Несколько минут перед тем, как все это начнется.  Переодеться к пиру было делом недолгим.
- Вас ждут, милорд. Гонец прибыл, граф Ланарк с семьей вот-вот прибудет, они уже поднимаются на плоскогорье - взбежал по лестнице один из слуг.
- Да... да... иду. - рассеянно отозвался Алинор, глядя с балкончика вниз в холл, в котором собирались гости. Слуга испарился а граф, помедлив, отправился не вниз, а обратно в коридор. И постучал в хорошо знакомую дверь.
- Элис... К тебе можно?

От имени Алика Алинор, графа Фейфа.

Алинор даже не взглянул на бутылочки в ее руках. Взяв девушку за запястья он развел ее вытянутые руки в вытянутых своих с невольной улыбкой принимая ее торопливость, ее нарочито беззаботный тон, само ее присутствие зажигавшее золотистые искринки в его глазах как свеча озаряет комнату в которую внесена.
- Для меня ты всегда пахнешь медвяным вереском, родная. - он притянул ее к себе, поцеловал в лоб и оглядел с ног до головы. Она была еще не одета ко встрече гостей - на ней было то же платье, в котором она была во время встречи гостей. Но Алик не стал пенять дочери за медлительность. Ведь невесту всегда положено ждать. А кроме того... Ему не хотелось, чтобы она встречала гостей вместе с ним. И глядя на свою красавицу-дочь, он лишь утверждался в этом ощущении. Нет уж. Пусть войдут, пусть немного подождут, помаются в ожидании - и тогда появится она. Как королева.
Алинор не был тщеславен сам по себе - но дочерью своей гордился не таясь, и не сомневался в том, что она произведет ошеломляющее впечатление на гостей, на всех гостей, даже на тетушек и Ардена, которые не видели ее почти полтора года, за которые она так похорошела. Пусть видят, пусть восторгаются, в глазах отца любимая дочь всегда первая красавица на земле, и невинным попустительством отцовскому тщеславию было это намеренное одобрение тому, как оттягивалось ее появление среди гостей.
Отпустив ее руки он прошелся по комнате, с улыбкой глянул на стол, уставленный разными атрибутами, которые для мужчин всех времен представляют темный лес. Сам он был уже одет к пиру. Темно-бордовый камзол, плотно перепоясанный поясом из тяжелых медных медальонов, оттенял пронизанную серебром седины медь его волос, ладно сидел по фигуре, подчеркивая прирожденную стать и осанку которую не согнуло горе, тяжким хоть и незримым грузом навалившееся ему на плечи. Отороченные коротким черным мехом морской выдры проймы камзола открывали белоснежные широкие рукава рубашки из тонкого льна. Вышитый черной и серебряной нитью ворот камзола скрепляла у горла серебряная пряжка в виде белой четырехлучевой звезды его дома.
В свои тридцать пять лет граф Алинор был все еще хорош собой, и, при желании, мог легко найти себе другую супругу, на что то и дело намекали то соседи то местные бароны, с тех пор как прошел слух о нездоровье графини, и многие втайне рассчитывали на то, что неведомая хворь весьма скоро превратит графа Фейфа во вдовца, за которого было бы весьма неплохо пристроить какую-нибудь из дочерей. Он упорно делал вид, что не понимает намеков, которые на деле глубоко коробили, и о самих "доброжелателях" был весьма невысокого мнения. И при мысли о том, что вновь сейчас попадет в водоворот перекрестных взглядов, и потока разных речей - едва ли не переполнялся досадой. Но - надо. Потому что Элис...
Столько хотелось сказать ей - а он не знал, как. И сказал, совершенно не задумываясь, слова сами скользнувшие на язык, машинально, при мгновенной ассоциации, воспоминании о своей помолвке с Алессой.
- Ты будешь ослепительна в любом наряде, и с любым ароматом. Право слово, я готов позавидовать молодому Блитингу.

От имени Алика Алинор, графа Фейфа.

Алинор стоял, прислонившись спиной к стене, у окна, скрестив руки на груди с задумчивой полуулыбкой глядя на свою любимицу, смешивающую ароматы. Такая красивая. Теплая, заботливая, понимающая...
Пронзительной тоской, предчувствием еще бОльшей тоски предательски сжимало сердце.
Моя девочка. Пока еще - только моя. Но сейчас я спущусь вниз. Приму гостей. Ты познакомишься с женихом, и...
возможно через пару часов - ты будешь уже не только моя.
Он начинал жалеть, что зашел сюда. Столько было на душе, но ничего из этого нельзя было высказать ей вслух. Узнай она о его чувствах, и, он знал это, никакой помолвки не будет. Не только сейчас, но и после. А этого допустить было нельзя.
У нее должна быть своя жизнь. Свой очаг, муж, дети...
Должна быть.
Он передернул плечами и выпрямился. Позорная слабость, эгоизм, вот что это такое. Упорное, неотступающее наваждение, нашептываемое злобными файри, умеющими находить ключик к любому живому существу, если им это позволить.
Столько всего хотелось сказать. Но он не знал - что и как. И невысказанные слова камнем ложились на душу.
Не надо говорить ничего. И да будет на все воля богов.
Граф внезапно шагнул к ней, привлек к себе голову дочери, коснулся губами ее волос.
- Да благословят тебя боги, девочка моя.
Предательски дрогнул голос, и Алинор стремительно вышел из комнаты, опасаясь, что еще немного, и она прочтет его истинные чувства.
Да будет воля богов. - твердил он себе, не останавливаясь проходя по коридору, спускаясь по лестнице, точно бежал от собственных сомнений. Да будет воля богов - повторял снова, когда сквозь толпу гостей к нему шел граф Ланарк с сестрой своей супруги, позади них шел по-видимому тот самый, нареченный Элис, а отовсюду раздавался гвалт и шум, разговоры гостей, славивших гостеприимный замок.

Однако... Шедший за старым графом Блитинг, хотя и был ровесником Алинора - выглядел намного младше, и при этом в самом облике его было нечто такое, что заставило графа напрячься. Высокий, статный, без сомнения привыкший привлекать внимание женщин, Эрван Блитинг с первого же взгляда вызвал у хозяина замка резкую волну негатива. Во всем его облике было что-то нарочитое, позерствующее, неестественное, он выступал среди толпы гостей как павлин, распушивший хвост, и смакующий всеобщее внимание. Вот же хлыщ!!! - яростно напрягся граф, глядя на то, как наследный граф Ланарк не таясь скользит взглядом по лицам всех женщин, точно желая убедиться - произвел ли он на них желаемое впечатление. Но стоило ему открыть рот, как от последних остатков иллюзий о том, что Блитинг, возможно будет хорошим мужем для его дочери - не осталось и следа.
Без традиционных приветствий, без обязательного "мир вашему дому" - сын графа Ланарка нарочито позерствуя, с отвратительной развязностью, которую, верно, сам почитал за некий шик, вопросил во всеуслышание.
- Где ж Ваш "товар", милорд?
Товар?! Кровь бросилась в лицо графу Алинор, заставив до боли сжать кулаки, зеленые глаза засверкали. Где это видано, так беспардонно обращаться к хозяину в его собственном доме?! Никогда граф не считал физическое воздействие - средством решения проблем, но сейчас - только нерушимая обязанность, древние, священные законы гостеприимства, предписывающие хозяину оберегать того, кто ступил на порог его дома - удержали его от того, чтобы не выставить этого самодовольного павлина вон, с отметиной своего каблука на заду его пижонских замшевых штанов.
И, словно решив проверить его выдержку, младший лорд Блитинг, не дожидаясь ответа бойко выкрикнул в галдящую толпу собравшихся не разбираясь, кто из присутствующих дам ему посватанная невеста
- Рад знакомству с Вами, леди Элис.
О, боги....
Алинор почти молился, чтобы Элис не вышла сейчас, чтобы произошел конфуз который усадил бы этого типа в лужу, и лишь с болью вздохнул, когда она, потупив голову, вышла из-за спин собравшихся. Выплыла как будто несомая облаком, тоненькая, хрупкая, окутанная пеной медных волос, красивая как никогда.
- Дети мои, - бегло обратился к молодым старик Зетар, - идите в палисадник, подышите свежим воздухом и познакомьтесь ближе, пока мы с графом Фейр потолкуем о делах насущных,
Старый Ланарк, явно выполнял их уговор, заключенный еще тогда, в сентябре, непременное условие которое потребовал Алинор - дать Элис приглядеться к жениху, и лишь потом заводить речь о помолвке, но реакция его сына заставила графа до боли стиснуть сложенные за спиной руки.
- Что ж, твоя воля - закон для меня, отец. - позерствуя, протянул Эрван явно старавшийся придать своей внешности и манерам то, что представлялось ему этакой залихватской романтичностью, и протянул руку в пустоту, не разбирая кому ее протягивает: - Миледи, не составите ли мне компанию за пределами сий залы?
Он позерствовал, фиглярствовал как скверный лицедей на ярмарочных подмостках, и, вместе с тем, его непреоборимая уверенность в собственной неотразимости была такова, что, по-видимому оказывала на женщин воздействие почти гипнотическое.
Алинор смотрел на свою дочь, и видел как она, переводя взгляд с него на потенциального жениха, все боле задерживает на нем взгляд, видел, как приседает в реверансе, видел, как берет его под руку - небрежно протянутую, словно в пустоту, жестом рыбака закидывающего удочку в полной уверенности, что рыбка непременно клюнет сама. Видел как они выходят из зала, и готов был взвыть от полнейшего ощущения собственного бессилия.
Нет! Ведь этот хлыщ бесспорно хорош собой, бесспорно умеет подать себя в нагловатой, самоуверенной манере, которая многим женщинам кажется привлекательной.
О, боги, пусть она поймет.. почувствует.. этот налет скользкости, неестественности, позерства... Пусть поймет и откажет!
Но, вместе с тем, отвратительный, липкий страх расползался по телу, с мыслью о том, а что если...
Что если она скажет... "да"?
Граф Ланарк что-то говорил ему, вокруг теснились гости, а он все не мог заставить себя выговорить ни слова. Лишь жестом и поклоном пригласил всех в пиршественный зал, и далее гости, рассаживающиеся по местам, которых тут же начали обносить блюдами и штофами с вином, элем и медом - занялись угощением, на какое-то время избавив графа Фейфа от необходимости что-то говорить.

От имени Алика Алинор, графа Фейфа.

Время тянулось бесконечно. Здравицы следовали одна за другой, столы ломились от яств, гости, ни в чем себе не отказывая ели, пили, перекликались друг с другом без малейшего стеснения, заглушая даже музыку, льющуюся с верхней галереи. Зетан Ланмарк, сидящий на почетном месте рядом с хозяином что-то непрестанно говорил, не забывая воздавать должное угощению, сестрица его супруги сосредоточенно ковыряла пальцами хвост огромного мерлана, извлекая из него хрящи, а граф Алинор, не мог заставить себя проглотить ни кусочка, то и дело поглядывая на дверь. Всеми мыслями своими он был там, в саду, пытаясь представить себе - что сейчас делают, о чем говорят Элис с сыном лорда Зетана, и его напряжение все росло по мере того, как мгновения утекали в шуме пира. Когда провозглашали здравицы, он лишь поднимал кубок, изображая что-то похожее на улыбку, едва прикасался губами к его краю, и снова ставил на стол к удивлению подавальщиц, которые раз за разом наполнявшие кубки гостей - обнаруживали кубок хозяина полным. Не будь граф Фейф так напряжен и сосредоточен на своем ожидании - он не раз и не два поймал бы на себе внимательный взгляд кузена. Арден ел и пил за двоих, сыпал шуточками, громогласно хохотал, задирал тетушек, охотно присоединялся к тостам соседей по столу, но взгляд его оставался трезвым и острым. От него не укрылось, что Алик даже не притронулся ни к еде ни к напиткам, и ехидная насмешка вкупе с застарелой враждебностью только и ждала своего часа, который неминуемо должен был наступить. Нет, на этот раз он не уедет, не высказав кузену всего, что желал.
Казалось, прошла целая вечность, когда двери пиршественного зала распахнулись и вошел... Эрван Блитинг.
Один.
Мокрый до нитки, но светившийся таким довольством, что граф Алинор сжался, устремив на потенциального зятя пронзительный взгляд. Что это означало? Учитывая как нарочито беспардонно он вел себя в начале своего визита, всем своим видом показывая, что его сюда затащили чуть ли не насильно, значило ли это, что и он не хотел этой помолвки и сейчас счастлив оттого что все расстроилось? Или же... при мысли об этом "или" Алика замутило, но он не успел даже открыть рта чтобы задать вопрос, как Эрван чуть ли не с порога вскинул руку, громогласно, на весь зал, перекрывая гомон, объявив:
- Эля мне! Выпьем же за мою невесту, леди Элис Алинор!
Пирующие радостно загудели, повскакали из-за столов, чуть ли не десяток кубков одновременно протянулись со всех сторон, потому что каждый хотел поздравить и угостить будущего зятя графа Фейф, а Алинор резко встал с места, и не глядя, бросив извинение - стремительно вышел из зала.
Элис. Где Элис!
Снаружи выл ветер, дождь швырял в высокие узкие окна целые потоки воды. В шуме пира никто и не слышал разыгравшейся бури.
- Элис! - крикнул граф, и вздрогнул оттого, каким призрачным эхом пронесся его голос по каменному холлу, отражаясь от стен, от потолка, загудел в обоих лестничных колодцах. О боги, где она?!
- Милорд?! - вопросительно глянул почти незнакомый ему слуга, видимо один из тех, недавно нанятых по деревням, выскакивая из боковой дверцы, словно эльф из пня.
- Где леди Элис?
- Она поднялась наверх. - парень смотрел бесхитростно, с откровенным любопытством разглядывая хозяина. - Они двое вернулись мокрые как мыши, и она побежала наверх. Немудрено, уж и льет-то...
Менее всего Алинора интересовали разглагольствования лакея о погоде. Он взлетел по лестнице как на крыльях, и в несколько быстрых шагов пересек коридор, стукнул в дверь, дернул за ручку, и она открылась.

- О, боги... Элис! - от представившегося глазам отца зрелища, его затрясло. Девочка, его маленькая девочка, мокрая насквозь, в натекшей с нее луже, сидела на коленях прямо на полу, перед дверью, дрожа всем телом, сжавшись в комок как потерявшийся голодный котенок, сотрясалась дрожью, ее роскошные волосы намокли, на лице блестели капли - дождя ли, слез ли....
Он бросился на колени рядом с ней, обхватил ладонями ее лицо, заставил поднять голову, взглянуть себе в глаза, сам перебегая взглядом по ее глазам, по лицу, впиваясь вглубь ее зрачков. Паника, вопрос, страх, гнев, метались в его потемневших глазах, словно пытавшихся проникнуть в ее душу и разом узнать все.
- Что? Что случилось, родная? Он обидел тебя? Скажи!!!

От имени Алика Алинор, графа Фейфа.

О, боги....
Граф медленно выдохнул, словно получив удар ножом под сердце.
Нет!
О, боги, боги великие, нет!
Словно застыв, растворившись, исчезнув из мира, он смотрел в сияющие глаза дочери, как будто смысл сказанного прошел насквозь сквозь разум, и постепенно возвращался, сливаясь в его восприятии с этим сбивчивым голосом, с этими холодными руками, и взглядом, светившимся таким счастьем, какого он не видел в глазах своей любимицы уже больше полутора лет.  А может и вовсе - никогда. Он молчал, и ничем, ни единым мускулом, ни малейшим движением бровей не позволяя себе выдать свое ошеломление, только взглядом желая проникнуть в ее душу, понять, верно ли расслышал
Как же так. Как же мог понравиться ей этот самовлюбленный хлыщ, который словно каждый жест свой по сотне раз репетировал перед зеркалом, упивающийся каждой ноткой собственного голоса, столь явно пренебрежительно к ней настроенный... 
Такая уверенность.. счастливая, упоенная уверенность в ее голосе. "Я выйду за него".  Даже не "я хочу" а "я выйду". Как о непреложном, неминуемом факте, вроде того, что наутро снова взойдет солнце, и все будет залито светом.
О, боги... что же такое случилось за эти невыносимо долгие мгновения, что они провели наедине, неужели это фальшивое обаяние, наигранное, отрепетированное, так подействовало на нее... Не может быть. Попросту не может быть...
Он осторожно извлек руку из ее пальцев, коснулся ладонью ее щеки, погладил ее, отвел пальцами прилипшие, мокрые волосы, бережно, словно проверяя - материальна ли она, не дух ли, не наваждение, ли? Подался вперед, Но нет, это была она. Живая. Настоящая....
- Ты уверена? - только и смог он спросить - почти шепотом, как будто боясь потревожить то незнакомое, хрупкое нечто, что повисло в воздухе после ее слов, и могло рассыпаться даже от неосторожного вздоха

От имени Алика Алинор, графа Фейфа.

Алинор невольно закрыл глаза, чтобы не видеть ее слез. Подался вперед, сгреб в охапку, прижал к груди и зарылся лицом в ее мокрые волосы.
Вот и все....
Сердце сжималось так, что казалось - еще немного, и остановится. До пронзительной боли, останавливающей дыхание, до кома в горле.
Вот и все. Моя девочка... моя дочь, моя радость, мое счастье... моя жизнь!
Больше не моя.
Другой человек наполнил ее этим рвущим на части счастьем, другой вызвал слезы счастья в ее глазах, другой похитил ее душу, ее мысли, всю ее целиком. Этот так бережно лелеемый им цветок, последнюю отраду его жизни...
Она притихла в его объятиях, счастливая, упоенная опьянением первой любви, а он... Он думал о том, что сейчас должен будет выйти отсюда.  Произнести слова, которых от него ждут. И совсем скоро, своими руками, отдать свой светоч в руки человека, который...
О, боги...
Да если бы этот человек был достоин. Любви графа к дочери было достаточно, чтобы наступить на собственное сердце ради ее счастья, смириться, и жить пусть не в радости, но с осознанием того, что она счастлива и довольна, что о ней есть кому позаботиться. Что же будет с ней теперь. Сможет ли этот павлин, явно не замечающий ничего вокруг кроме собственной персоны - позаботиться о ней? Беречь ее? Любить ее? Он медленно вдохнул, с трудом проталкивая воздух сквозь сжимающееся горло.
Нельзя было показывать ей всего этого. Нельзя.
Ведь его девочка счастлива. Ведь не могут же боги быть так жестоки. Может быть это она права, а он ошибся, может отцовский эгоизм заставил его увидеть потенциального зятя таким, каким увидел. Может быть.... О, боги, может быть он вовсе не таков? Может между ними и вправду полыхнула молния, как некогда между ним самим и Алессой, когда ни боги ни люди не смогли встать между ними...
Может быть...
- Родная моя. - шепнул граф в мокрые волосы дочери, и, наконец, справившись с собственным дыханием, поднял голову, чуть отстранил от себя, и посмотрел ей в глаза. Он даже улыбнулся, тепло, лишь с едва уловимой теперь печалью в глазах.
- Да пошлют боги тебе счастья.
Лицо его было влажным от ее мокрых волос, ткань камзола пропиталась влагой.
- Тебе надо переодеться и обсушиться.  Негоже теперь тебе болеть. Правда?
Алинор коснулся губами ее лба, и поднялся на ноги. Ему уже удалось совладать с собой, и говорить спокойно и мягко, как всегда.
- Я иду вниз. И сделаю объявление которого так ждут.  А ты высушись, и.. ляжешь в постель? Или спустишься вниз? Все будут жаждать поздравить тебя.

От имени Алика Алинор, графа Фейфа.

Весь путь обратно в зал, граф проделал, словно в сомнамбулическом сне.  Заполненный зал, веселые клики, музыка, шум, разноцветье нарядов и лиц, смех, разговоры, становившиеся все непринужденнее и громче. Беззубый, с блестящими от выпитого глазами и острым, сухим подбородком граф Ланарк  на почетном месте за верхним столом, Арден, наблюдающий за каждым движением пронзительным, удивительно трезвым взглядом, и недоброй улыбкой. Толпа гостей, заранее знающая причину пира, и утвердившаяся в них еще больше после здравицы Блитинга - явно ожидающая наконец официального объявления.  Мгновенная, в предчувствии давно ожидаемой фразы тишина, наступившая после того, как граф Фейф поднялся к своему месту, и, не садясь, поднял кубок.
- Дамы и господа, имею честь объявить настоящим, о помолвке моей старшей дочери, Элис, с наследным графом Ланарк, Эрваном Блитингом!  Да благословят боги жениха и невесту.
Ясный, спокойный голос - неужто он принадлежал ему? Повидимому. И дружный, радостный вопль множества глоток, звон кубков, и усилившийся гомон голосов, теперь уже куда более открытый и ясный, с которым официальная часть пира перешла в непринужденное, простое, общее веселье.
Алинор вновь опустился в свое кресло, отпил вина, и откинулся на высокую, резную спинку, держа кубок на подлокотнике. Вокруг было множество лиц, но среди всех, он видел лишь ее одну. Счастливую, улыбающуюся, сияющую так светло и радостно, что мало-помалу  его начало отпускать то отчаянное напряжение, в котором он находился после разговора с дочерью.
Она счастлива. Боги... да будет так. Пусть будет так, что мое дитя право, а я ошибаюсь. Может и вправду лишь отцовский эгоизм внушил такое нелестное мнение о Блитинге? Он хотел, хотел надеяться, что это так. Уже не задумываясь о том, как будет жить без нее - он думал лишь о том, как будет жить она, и ловил взгляды, которые она бросала на Эрвана, и поведение самого Эрвана, его взгляды на Элис. Во взгляде его все же читалась увлеченность,  вполне искренняя, и все больше пробивалась надежда на то, что ошибся. И что молодой Блитинг станет его дочери хорошим мужем.
Пусть это будет так, о, боги.  Пусть она будет счастлива с ним, и, клянусь, никогда не попрошу у вас ничего другого!
===
Давно замолкли звуки пира.  Непогода, хлеставшая в каменные стены Ильстоуна воем ветра и стуком дождя - лишь усилилась. Благо, замок был достаточно велик, чтобы вместить не только родню, но и всех гостей, дав им приют на ночь. Назавтра большая часть гостей уедет, но родня, и скорее всего - Блитинги, останутся еще на несколько дней. Отшумел пир, замолкла музыка, разошлись по комнатам гости. Замолк даже грохот посуды, убираемой со стола. Погасли одно за другим высокие узкие окна, светившиеся изнутри теплым золотистым светом свечей из верескового воска. Ильстоун погрузился в сон.
Светились лишь два окна. В угловой части донжона, обращенное одно к пропасти а второе - к вересковым пустошам, высокие, узкие окна, казались в ночи глазами какого-то бодрствующего исполинского существа, и трепетали живым огнем, окна кабинета графа.
Алинор сидел за столом, опустив лоб на переплетенные пальцы опертых локтями о столешницу рук. Хотя он был вымотан вконец, как физически, так и эмоционально - он не мог заставить себя отправиться спать. Пережитые сегодня чувства, словно выжали его изнутри, и сейчас, когда в замке все спали, он, позволив себе, наконец расслабиться, был не в силах даже подняться.
Он был так погружен в себя, что не расслышал тяжелые шаги за дверью. Даже не заметил того, как она открылась, тихо и жалобно скрипя в петлях.  А вот вошедшего человека - не узнать он не мог.
Арден Алинор, кузен графа, вошел в комнату, наклонив голову, чтобы не ушибиться о притолоку. Он был на полголовы выше кузена, раза в полтора шире в плечах, и если Алик Алинор был строен, и неплохо сложен, то Арден напоминал быка, стоящего на задних ногах. Ростом чуть ли не под семь футов, с налитой, точно бронзовой шеей, он был настоящим великаном, а рукава камзола едва ли не лопались на могучих руках, при любом его усилии. Он был на два года старше кузена, но в буйной темной гриве не проглядывало ни единого седого волоска. Для постороннего взгляда Арден мог показаться этаким добродушным великаном, громогласным, порывистым и бесхитростным. Он располагал к себе и в походе и за пиршественным столом, умея с каждым обращаться на его языке, и его подчеркнутая, грубоватая откровенность вояки, поневоле пробуждала в собеседнике ощущение полнейшей безопасности и вызывала на ответную откровенность.  Мало кто знал его достаточно хорошо, чтобы знать - что этот человек куда умнее, сдержаннее и проницательнее, чем хочет казаться. Его громогласные шутки и хохот за пиршественным столом, заковыристая брань и соленые словечки в кордегардиях - привлекали к нему внимание и симпатии людей, склонных считать таких вот,  явно открытых, бесхитростных здоровяков за людей добродушных и безопасных, хороших собутыльников и соратников в драке. Под этой маской же скрывалось сердце твердое, как гранит, расчетливость, и трезвый ум, который оставался ясным вне зависимости от количества выпитого, хотя опьянение он умел изображать в совершенстве.
- Не спится, кузен? - поинтересовался он, входя.
Алик поднял голову. Вид у него был усталый донельзя, но совершенно спокойный. Он ожидал этого визита, хоть и не ждал от него ничего доброго. Отношения между двоюродными братьями испортились семнадцать лет назад, и, хотя родственные узы никуда не делись - глухая враждебность давала себя знать до сих пор. А после смерти Лайона, когда между Арденом и графством Фейф оказалась лишь хрупкая преграда - замужество Элис, от него можно было ожидать чего угодно. От нового объявления смертельной войны до желания помириться.
- Нет. - вполголоса ответил он, не вставая. Арден хмыкнул, прошелся по кабинету, поглядел в заливаемую дождем черноту за окном
- Где Алесса, Алик?
- В святилище.
- Я это слышал. - великан повернулся, наградив кузена пронзительным взглядом. - И проверил, не сомневайся. Значит вот так? Решил спрятать ее от меня? Ты так мало доверяешь своей жене? - многозначительная усмешка была бы скабрезной, если бы в ней звучала не столько похоть, сколько мрачная злость.
- Доверие здесь не при чем. - спокойно ответил граф, не двигаясь с места. - Она уехала задолго до вашего приезда. Скоро вернется. Она будет рада, что не застала тебя.
- Выходит это она от меня прячется, а не ты ее прячешь? - губы здоровяка перекосила хищная усмешка, - Думаешь я в это поверю?
- Она тебя боится, Арден. - так же ровно произнес Алинор. Он не лгал. Просто переносил в настоящее чувства и мысли своей жены, которые имели место до того, как она лишилась вообще каких-либо чувств. Алесса всегда опасалась кузена своего мужа, и не без причин, избегала его всеми возможными способами, и не раз упрашивала мужа разрешить ей уехать на то время, когда на какие-либо семейные торжества либо по делам, этот, внушающий ей ужас человек, появлялся в их замке.
- Надо полагать, не без причин. Нечистая совесть до сих пор покоя не дает, верно?
Арден отошел от окна, и, придирчиво осмотрев деревянное кресло с высокой спинкой и резными подлокотниками - уселся в него - с привычной осторожностью, словно опасаясь - сумеет ли в него втиснуться, и не развалится ли оно под ним, как частенько случалось с непривычной мебелью. Алик плотно сжал губы.
- Ей нечего стыдиться перед тобой, и мне тоже. Не довольно ли тебе вспоминать старую историю, с которой прошло семнадцать лет.
- Семнадцать лет, которые ты прожил с женщиной, которая была обещана мне! - рычащие нотки в голосе великана были тем страшны, что в них не таилось прямой, сиюминутной угрозы, но сидела давняя, застарелая ненависть, не знающая забвения.
- Это был ее выбор. - голос графа ощутимо похолодел - Женщина вправе выбирать себе мужа, если у нее есть возможность выбирать. Она предпочла меня - сколько лет понадобится, чтобы ты смирился?
- Сколько потребуется. - великан сузил глаза. - Я ничего не забыл, Алик. Если бы друиды не твердили бы мне о том, что проливший родную кровь будет навеки проклят - я бы уже давно вырвал твое сердце, и ты это прекрасно знаешь. Мне приходится ждать и мириться, но я умею ждать. И дождусь, ты это знаешь.
Граф отвел взгляд. В этих светло-серых глазах, горящих упорной, неприкрытой, не утихшей с годами, крепко взнузданной, терпеливо выжидающей ненавистью,  он видел некий фатум, который будет преследовать его до самого смертного часа.
- Да, ты знаешь. - с недоброй усмешкой резюмировал Арден. - Что ж, я рад, что между нами по-прежнему нет недопониманий. Терпеть не могу врать и изворачиваться без особой нужды, а с тобой нужды в этом нет.
Нужды действительно не было. Отношения между братьями были странными. Зная один другого как никто другой, оба, тем не менее, воздавали друг другу должное, и даже открытая враждебность одного, и холодное терпение другого не мешали им беседовать без утайки. Хотя сейчас Алик предпочел бы обойтись без этого разговора, просто потому что был вымотан и морально и физически, и желал лишь одиночества.
Арден же склонил голову набок и ощерился, показав два ряда крупных, белоснежных зубов.
- Скажи- ка Алик. Отчего ты не вознамерился выдать свою дочку за моего сына? Ведь, навряд ли погнался за этим занюханным графством, к которому к тому же прилагается такое приданое как блитинговский выводок.
- Если бы я был уверен, - медленно отозвался граф - Что ты примешь ее как дочь, что твой сын будет любить и беречь ее, я предпочел бы его кандидатуру любому герцогу, Арден. Это могло бы загасить старую вражду, объединить в одно ветви нашего рода, сохранить эти земли за фамилией Алинор, за потомками наших с тобой детей. Я принял бы его как сына, и назвал бы своим наследником. Но только вот я знаю, что этого не будет.
- Еще бы. - прошипел Арден, сузив глаза. - Твоя девчонка - вылитая мать. Ежедневно видеть перед собой Алессу в юности, которая будет таращиться на меня твоими глазами, и всем своим видом напоминать о том, что могла бы быть моей дочерью, если бы ее отец не украл у меня женщину которую я любил? Да, ты прав. Хотя это избавило бы тебя от беспокойства за твое драгоценное графство. А что будет теперь? Ты уже сейчас временами похож на надгробие собственной могилы, Алик. Истаиваешь как свечка.  Твои домочадцы этого не замечают, но я-то тебя знаю. Смотрел за тобой на пиру. За этот год ты постарел на все десять. Так что будет потом, ты думал? Ведь не мог не думать. Что будет, когда ты умрешь?
Граф Фейф слегка побледнел. Эта жесткая, прямая проницательность проникала в самую душу. Действительно, с момента смерти сына и болезни жены - он ощущал, как постепенно истаивают, казавшиеся ранее неисчерпаемыми силы, хотя все еще находил их в себе достаточно, чтобы держать себя и дочерей, достойно и как подобает. Но сейчас это было не пламя  веселого костра, раздуваемого ветром - а пламя, запертое без воздуха, сжигающее само себя, чтобы до последнего служить другим.
- Элис к тому времени, милостью богов будет уже замужем. - ровно ответил он. - О ней будет кому позаботиться. Графство наследуют ее сыновья.
- Сыновья? - Арден на секунду сощурился, его губы медленно растягивались, в каком-то хищном, уверенном, пугающем, пока, наконец он не перерос в смех, вначале тихий и злой, все более разрастающийся, переходящий во вполне искренний хохот. - От Блитинга? Это он-то будет заботиться о твоей дочурке? Ну-ну!
Граф вздрогнул и подался вперед. В его глазах, только что казалось погасших от усталости и безрадостности - полыхнула зеленая молния.
- Что ты этим хочешь сказать?
- А-хха-ха! Ровным... счетом... ничего! - Арден хохотал от души, утирая уголки глаз ребром окорокообразной ладони. - Заботиться! Эрван Блитинг! Ха-ха-ха!
Алик медленно поднялся с кресла, опираясь о край стола - напряженный, как натянутая тетива.
- Арден!
- Знаешь Алик. - ответил кузен, все еще посмеиваясь, словно ничего смешнее в жизни своей не слышал, и тоже, хоть и с немалым трудом, выбираясь из своего кресла. - Я всегда желал тебе ранней смерти. А сейчас - я желаю тебе прожить как можно дольше, чтобы ты успел в полной мере насладиться счастьем, которое ждет твою драгоценную дочурку в замужестве.  Ты это заслужил, видят боги!
- Проклятье, что это значит?! На что ты намекаешь!
Но Арден не ответил, издевательски весело махнул рукой, и ушел. Все еще посмеиваясь, оставив графа Фейфа, бледным как смерть, вцепившегося в край стола, расширенными глазами глядящего за захлопнувшуюся за ним дверь.