Перед последним рывком пришлось собраться с мыслями, выкинуть из головы все лишнее и сосредоточиться на том, что еще предстоит делать. Лис промыла рану и ввела изогнутую иглу в кожу, у нее задрожали губы от того, что она представила, как больно, должно быть, этому человеку. Но он не проронил ни единого звука, молчал так страшно, что хотелось кричать вместо него. Лисси умоляла его про себя кричать, ругаться, лишь бы понимать, за какой предел боли нельзя заходить, и вместе с тем, она была благодарна ему за это молчание – оно не позволяло ей отвлекаться на сантименты, не давало шанса дрогнуть в страхе причинить боль. Вот кончик иглы показался с другой стороны раны, Лис постаралась как можно аккуратней скрепить края, в конце концов, она неплохо вышивала… Кэнди даже просил ее вышить подушку с Джоном Сноу. Девушка вспомнила, как бежала в обнимку с курицей по полю от сестры, как навернулась и упала в грязь, как потом Кэнди подтрунивала над ней, и как ей самой было стыдно, что она оставила всю семью без ужина. Как хорошо было тогда на ферме! Руки девушки двигались уверенно, а глаза вопреки воле, застилали слезы. Лис вытерла скатившиеся капли запястьем и сделала последний шов, связала концы нити и посмотрела на своего пациента. Он бредил, его рука протянулась к ней и коснулась ее влажной щеки. Понимал ли он, что делает? Вряд ли. В глазах не было осознания реальности, он не видел ее. Лис сжала его руку в своей и, склонившись на его ладонь, прижалась к ней щекой. Она сомкнула веки, из-под которых теперь ручьями безостановочно лились слезы, сдерживаемые столько времени. Элис… Была маленькая вероятность, что это производная от Лис, или как она представилась – Лисси, но, разумеется, это был не так, он звал кого-то другого. Лисси запрокинула голову и немного повернувшись, прижалась губами к ладони этого человека.
- Я здесь… - прошептала она сквозь слезы, будто знала что он все равно не услышит ее. Сейчас ей казалось, что она непосредственная участница того события, о котором рассказывала миссис Донован. Ее мать задержали на экзамене, и она опоздала на проводы мужа на фронт, когда она пришла, всех провожающих уже попросили выйти из вагонов, и перрон был наводнен людьми. Она видела его лицо в окне, но через всю толпу провожающих, он уже не видел ее. И вот она стоит и шепчет сквозь слезы "я здесь… посмотри на меня… я здесь", но он все равно не увидел ее. Лисси смотрела на этого человека, а он не видел ее… уже не видел, - я с тобой…
Его рука безжизненно повисла в ее ладонях. Он больше ничего не чувствовал, но дыхание говорило о том, что он жив. Девушка аккуратно опустила его руку на диван, поправила подушку и опустилась на пол перед диваном. Против воли она всхлипнула и сразу же зажала рот рукой, но подступающая истерика от всего произошедшего неумолимо подбиралась к ней, сжимая цепкими когтями ее плечи. Лис было так плохо внутренне, что хотелось кричать, она поднялась, взяла вторую подушку с дивана, которая осталась ненужной, села в угол и, спрятав лицо в бездушной ткани, закричала. Она рыдала, свернувшись на полу калачиком, и сама себе затыкала рот, чтобы ни один звук не смог долететь до человека, с которым так лихо свела ее жизнь. Ее плечи дрожали от всхлипов, но в этом было облегчение. Напряжение и тяжесть смывались с души потоком неконтролируемых слез. Девушка очень долго плакала, пока не забылась тревожным сном в своем углу, куда забилась с чужой подушкой. Когда она проснулась, был уже шестой час, глаза до сих пор болели от слез, а подушка даже не просохла. Сколько Лисси в итоге спала, она не знала, опустив взгляд на свое белое платье, она пришла в ужас – оно все было перепачкано в крови.
Лисси поднялась, прошла к раковине и принялась отмывать прохладной водой кровь прямо на себе, потому что переодеть ей было нечего. Кажется, это платье безвозвратно умерло, но теперь хоть во имя чего-то важного. Напрудив на белой ткани много розоватых разводов, Лисси взяла свою сумочку и вышла из мастерской. Она вызвала себе такси, доехала до больницы, забрал из холодильника часть своего обеда, который носила с собой, а на обратном пути попросила остановиться у аптеки, вышла и купила марганцовку. Хоть рана хозяина мастерской и была обработана, а все равно Лис привыкла, что все швы обычно обрабатывают раствором марганцовки, что она и собиралась сделать по возвращению. Платье немного подсохло, даже выглядело вполне сносно, постирать с хорошим отбеливателем при сорока градусах и будет как новенькое.
Фелисити открыла дверь мастерской, пока незнакомец был еще в беспамятстве, сделала раствор марганцовки, села к нему на диван, отклеила повязку, что смастерила перед уходом и обработала рану марганцовкой, затем снова закрыла. Она смотрела на его шрамы, которые, разумеется, не добавляли телу красоты, но отчего-то и не пугали. Девушка протянула руку к одному из них, но кончики ее пальцев замерли в миллиметре кожи незнакомца.
- Нет, - сама себе сказала она. - Человек, не преступивший закон, не может сам вытаскивать себе пулю – он вызовет скорую. Так кто ты? – она смотрела на его сомкнутые веки, на его лицо, что казалось ей красивейшим из всех лиц, которые она видела. – Мне надо уходить от тебя, я здесь чужая…
Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Лисси поднялась, достала из пакета куриный бульон и поставила его в микроволновку, но не включила ее, а сама села за стол и принялась разглядывать портрет девушки, которую кто-то отчаянно пытался поймать в сачок. Голос мужчины заставил Фелисити вздрогнуть и резко обернуться на его слова. Она молча смотрела на лежащего на диване, не в силах отвести от него взгляд, затем молча поднялась, включила микроволновку на две минуты и вернулась к столу, за котором сидела.
- Я принесла куриный бульон, - сказал она, и все-таки приблизилась к дивану. – Как Вы себя чувствуете? – она испытующе смотрела в его глаза, как если бы искала в них какие-то ответы, затем повернулась в сторону картины и после паузы, не оборачиваясь к Джону спросила. – Это Элис?
