Вечер был темным, слоистым, подсвеченным на горизонте сумрачным сиянием, точно за краем земли алел гигантский желоб вулкана, в который мерно опускалась Земля. В зеленоватом почти арктическом небе сгущались краски, ложась параллельными цветными полосами от линии горизонта. Казалось, в его густой синеве от неимоверного давления начался процесс кристаллизации, выразившийся в появлении сотни разбросанных по небу кристаллов звезд. В палисаднике у веранды грузно и устало шумела трава, вспыхивая серебреными бликами отсветов. Удлиняясь, зловеще ползли по земле тени, ощупывая перед собой дорогу и змеино ныряя в складки неровностей. Тишину картинного вечера нарушил скрипящий и до визга брюзжащий, как скрип гвоздя по стеклу, голос старого лорда Ланарк, в кулуарах замка графа Фейр отсчитывающего своего непутевого младшего сына:
- Ты с этими глупостями давай завязывай, друг мой, - строго наказал граф, подтвердив свою решимость тяжелым, пристальным взглядом из-под сурового очерка орлиных бровей.
Мужчины доверительно-тихо беседовали в увешанной зеркалами (сразу видно: в доме графа Алика Алинора из Ильстоуна росли девицы на выданье) прихожей, перед входом в главный зал, где в торжественный день смотрин собрались за помпезной трапезой свахи и семьи брачующихся. Помутневшие зеркала прихожей были бесплодны, а мелькающие в них отражения бестелесны и мимолетны: эти зеркала больно не слепили глаза, будто солончаки, однако в их зеркальной мути можно было разглядеть две тонущие во мраке служебных покоев вытянутые черные полоски - силуэты отца и сына в смуглом, пыльном воздухе.
- Мы с твоей матерью итак долго терпели твои шашни при дворе - пора, любезный, и честь знать! - судя по кислой улыбке, заигравшей в уголках сухого, запавшего вовнутрь рта графа, можно было догадаться, что пожилой мужчина пребывал отнюдь не в восторге от безрассудного поведения отпрыска. Заговорщически понизив голос до интонации интимного шепота, старый граф Блитинг поспешно, будто сам стыдясь своих слов, добавил: - Можешь и впредь шастать по злачным местам и совращать чужих лакеев, - обращаясь к сыну холодно, насмешливо и презрительно, пренебрежительным тоном господина, граф изобличительно сделал особое ударение на последнем слове, но в целом вел свою игру бесстрастно, точно выслеживающая добычу кошка, - но подари мне внука, законнорожденного наследника! - чуть запавшие внутрь рта губы графа растянулись в подобии змеиной улыбки: - Пожалуй, это единственное, в чем от тебя может быть толк в этой жизни! - на гладких седоватых волосах Зетара Блитинга лежал такой же пыльный глянец, как и на зеркалах, а бледное узкое лицо, не столько жестокий, сколько безжизненный рот, твердый подбородок со стальным отливом от бритья придавали ему непроницаемый вид, подчеркивая облик невозмутимым самообладанием: такие, как он, всегда здраво рассуждают, принимают правильные решения и не совершают глупых ошибок.
Эрван "Волк" Блитинг ничего не ответил на гневные выпады отца, потому что не знал, как сформулировать свой страх перед маленькой и хрупкой, как воробышек, девицей, которую ему сватали в жены родители и тетя. Казалось, его меньше всех остальных волновала помолвка с шестнадцатилетней дочерью графа Фейр, Элис Алинор: когда в родах умерла его единственная любовь, он ощутил себя ушедшим на дно кораблем и понял, что не хочет больше жить в этом мире. С уходом Дейдре он ощутил внутреннюю пустоту: как будто его сердце болтается на тонких ниточках, что вот-вот оборвутся. Ему хотелось бы верить, что чтобы вновь почувствовать себя живым, ему достаточно было выпить вино и пригласить очередную красотку свободных нравов на танец. Но статус-кво был невозможен, как и бессмысленна борьба с неизбежным, против которого он по-настоящему беззлобно восстал - против помолвки с Элис Алинор.
- Эрван, что стоишь как истукан?! - из главного зала замка донеслось сварливое причитание свахи, младшей сестры матери Эрвана "Волка", затем из дверей высунулось, точно из мышиной норки, ее знакомое лицо, обрамленное нимбом бесцветных волос.
Без стука и предупреждения в проходную горницу вошла сваха, отчаянно виляя тяжеловесными бедрами, точно шатаясь от браги. Женщина посмотрела на суженого леди Алинор восторженно-щенячьим взглядом, таявшим на нем, подобно маслу:
- Молодая и ее родня уже заждались вас, мои лорды! - бойкая сваха вела себя как чудовищная хозяйка жизни, как пчелиная матка, от которой зависят жизнь улия.
Эта грузная женщина была произведением искусства из булавок и рисунков, выведенных бабушкиной вязью. Ей можно было дать лет сорок; можно было не и дать. Широкие скулы, волевой подбородок – просто ангельские, как любил шутить Эрван, разве что для риенкорнации воеводы графа Ланарк, Пасгена "Сиплого", в женском теле. У нее было широкое, чуть желтоватое лицо с кучей замазанных тальком, как штукатуркой, рытвин; к тому же, она была чересчур тучна и немного сутулилась, но ее обведенные ореолами глубоких морщин глаза смотрели напряженно, невидяще, хищно. Переглянувшись с отцом, Эрван покорно проследовал за тетей в жилые покои - он не стеснительный, вовсе нет, просто присутствие сестры леди Кайристины, как присутствие в комнате мертвеца, прочно сковывало его волю.
- Кошки б подрали тех, кто придумал законный брак, - лишь тихо проскрипел мужчина, насупившись следуя за давно вхожей в дом и изучившей его убранство как свои пять пальцев свахой. - Наши боги положили, что, чтоб обзавестись наследником, не обязательно связывать себя узами брака с какой-то женщиной, разве ты не согласна, тетя? Боги ценят кровь, а не кольцо на пальце, - эти кощунственные мысли черпали силу из самых сокровенных помыслов мужчины. - Честно сказать, я до сих пор не вижу смысла в этой затее: зачем мне женщина, в роду которой рождались одни девочки? - все отнекивался вполголоса мужчина.
Он находился в том возрасте, когда тело немыслимо стесняет и хочется выбраться из него, как из плена. Будучи уже осведомленным в механике жизни, он учился ею наслаждаться. В сущности, его строгий отец не верил во всю эту чепуху, и в этом отношении всегда испытывал острый недостаток объективности, а самого наследного графа Ланарк в ту пору в быту можно было охарактеризовать как "нейтрально-милый" и "напряженно-сосредоточенный". Эрван "Волк" был из породы выскочек - точно безобидное поэтическое животное, быстрое и убежденно счищающее себя красивым.
- Тихо ты, чудак! Поди не в трактире разглагольствуешь, - грубо осадила мыслителя сваха, подводя его к обитаемому уголку залы. - А вот и наш граф Эрван! - весело прокудахтала женщина, походя к родне графа Алинора.
Свет свечи залил пространство, с картинной отчетливость обозначив каждый предмет, хотя тонкая магия полумрака, наполнявшая залу до прихода жениха, унесла с собой атмосферу романтики. Перед глазами собравшихся в золотистом свечении с режущей глаз четкостью вырисовался мужской силуэт, точно призрачное видение. Спустя мгновение мрак рассеялся и черты посетителя стали потихоньку проявляться. Присутствующим предстал еще молодой мужчина устойчивой комплекции с плавным изгибом талии, с выразительной линией плеч и живописной округлостью бедер. Его по-цыгански смуглая кожа переливалась испариной в полутьме. Копна пышных здоровых волос, запавшие узкие щеки, хищный прищур из-под очерка изогнутых стервозной дугой бровей, выразительная линия носа, голодные, тонкие, будто слизанные, губы и волевой подбородок - каждая черта его лица носила нескрываемые следы доблести, точно это был настоящий воин, красивый, сильный, великолепный.
Не было ничего удивительного, что этот загадочный и печально-романтичный мужчина-призрак с сумрачными чертами, точно смычком, с виртуозной легкостью затрагивал трепетные струны женских сердец. Несколько присутствующих замужних женщин из числа свах и родичей брачующихся при виде наследного графа глухо охнуло в сосущей тишине вечера: в магнетическом присутствии этого обольстительного мужчины они почувствовали, как кровь бурлит в них, лихорадочно и бурно, будто в агонии, что им было не дано испытать с мужьями - скучными прагматикам без фантазии. Эти странные существа - женщины, - осмыслив интеллектуальный гедонизм времени, поклоняются подобным Эрвану Блитингу бессердечным существам, которые не умеют любить и всякий раз не знают, что делать с подаренным им сердцем. Наследный граф давно прослыл в родных краях источником драматичных столкновений противоречивых желаний и конфликтов личности с ее внутренним миром.
- Где ж Ваш "товар", милорд? - галантно, на модный клайдский манер, раскланявшись отцу и матери невесты, с азартом увлеченного охотника обратился к отцу девушки лорд Блитинг, точно говорил вовсе не о девушке на выданье. - Рад знакомству с Вами, леди Элис, - бойко выкрикнул в галдящую толпу собравшихся будущий жених, не разбираясь, кто из присутствующих дам ему посватанная невеста: люди его сорта итак находят себе оправдание в том, что со всеми трудностями жизни справляются с презрительной усмешкой, которая изобличает их уверенность в собственных силах.
- Дети мои, - бегло обратился к молодым старик Зетар, - идите в палисадник, подышите свежим воздухом и познакомьтесь ближе, пока мы с графом Фейр потолкуем о делах насущных, - покровительственно, но абсолютно безапелляционно велел молодым людям старый граф Ланарк, не терпящий пререканий.
- Что ж, твоя воля - закон для меня, отец. - Несмотря на приличный возраст, Эрван не лишился трагического ощущения жизни, придававшего его внешности и манерам залихватскую романтичность: - Миледи, не составите ли мне компанию за пределами сий залы? - с обольстительной улыбкой протянув руку, снова обратился как будто в пустоту молодой Блитинг, ожидая, что его суженая сама выйдет из клокочущего женского кружка и подойдет к нему.
Идея с помолвкой явно несказанно претила наследному графу, но, негодуя и ворча себе под нос, он открыто не выражал своего протеста против воли отца. В вечном порыве вакхического безумия он нередко приносил себя в жертву на алтаре собственного эгоцентризма: Эрван Блитинг имел дурное обыкновение искать счастье в горестях, будто ждал, что когда-нибудь вкопанный в землю высохший посох даст зеленые ростки, - тогда как вокруг него итак вечно прорастал зеленый мирт.

Отредактировано Ervan Blything (2016-05-07 12:48:11)

- Милорд, это будет для меня честью, - полнокровные губы невесты тронула счастливая улыбка, как улыбка выздоравливающих, когда они начинают надеяться, что болезнь, поразившая их, отступает.
Бесспорно, леди Алинор подарила ему самую нежную свою улыбку - улыбку матери, любующейся своим дитя, улыбку возлюбленной, ждущей пробуждения любимого, улыбку, теплу которой противостоять невозможно. Эрван с удивлением, точно впервые увидев женщину, подобно первому мужчине на земле, взглянул на Элис Алинор - он казался растерянным, как ребенок, увидевший чудо.
- Ох, миле-е-еди, - раздался тихий голос наследного графа, из-за легкого корнийского акцента похожий на протяжное кошачье мяуканье, - это честь для меня... - галантно парировал Эрван, чьи слова стали отражением, эхом ее слов, - быть знакомым с Вами и держать Вас за руку! - стоило ему только прикоснуться к этому, очевидно, исключительно пылкому и легко-возбуждающемуся, как неспокойная гладь воды, существу, как в них обоих, будто по щелчку, что-то сработало - что-то, от чего самое обыкновенное прикосновение делалось до странности новым и возбуждающим.
Сказать, что леди Алинор была в тот момент красива - значит, лишь подтвердить общественное мнение. Красота леди Элис действительно поражала с первого взгляда, но трудно было подобрать слова, чтобы дать о ней хоть поверхностное представление. Начать стоило с того, что у нее довольно редкое лицо, - на первый взгляд будто совсем обыкновенное, а приглядишься - и невольно залюбуешься, как великолепным художественным полотном: ровный и матовый, сливочно-теплый тон бархатистой кожи - точно тон первоклассного сорта яблока, - цвет малахитовый глаз такой живой, что кажется, вот-вот их живописная зелень потоком хлынет из-под золотистых ресниц и погрузит все в бирюзовые воды на мелководье - глубокого таинственного оттенка, какой встречается в бездонных озерах. Во внешности графини было что-то нимфическое, евангелическое: умиротворяющее, инфантильное, юное. Она была не высока, но и не мала, ее головка не строгой красоты, но обаятельна, как головка греческой статуи; у нее мягкий и нежный рисунок чуть широкого рта, чарующая шаловливость в выражении губ; кожа ее настолько прозрачно-восковая, что на висках, на руках и груди сквозят голубые жилки. У нее по спине каскадом струились пышные рыжие волосы – не белокурые, не золотистые – именно ржаво-рыжие, которые переливались ломким блеском, точно по каждому волоску, как по тончайшему проводу, пробегали крохотные пучки молний, и которые демонически-прелестно и нежно обвивали лицо и плечи. Большую часть ее фигуры составляли струящиеся, летящие складки, не просто повторяющие движения тела, а подчиняющиеся его линиям: изумрудного, чуть перламутрового оттенка, платье с цветочным узором на лифе и серебряным наборным поясом струилось по фигуре девушки волнами шелковистой ткани.
- Сын, не забудь взять для леди Алинор теплую шаль! - остужая жгучую кровь новоиспеченного жениха, нежно проворковала ему в след темноволосая и чернобровая красивая не по возрасту женщина, с темным пушком на загривке и вдоль узких щек - леди Кайристина Барнард, мать Эрвана.
Леди Кайристина искренне оберегала и жалела молодую избранницу сына, и, вероятно, казалась девушке родной, известной и понятно простой женщиной, с которой они точно провели полжили вместе; даже ласка, которую излучали ее глаза, освещавшие все лицо, как два маленьких солнца, казалась материнской до боли. Однако эта тихая женщина была приучена относиться к пассиям своего сына с безличной симпатией, как к капиталу, вложенному в солидное предприятие и способному в будущем нести приличные барыши. Сами такие наученные горьким опытом женщины, познав боль любви к сложным и противоречивым мужчинам, вроде Эрвана, находят более благоразумным на случай замужества подыскивать надежных мужчин, с которыми семейная жизнь будет представлять собой тихую, мирную, основательно профанацию счастья. Но ради счастья сына она должна была заключить что-то вроде договора с дьяволом и после, независимо от своей воли, делать вид, что выбора у нее не было.
- На улице может быть свежо, - с чуткой материнской лаской добавила эта еще легкая на ходу, но крепко-взбитая, с треугольным "утиным" животом и большими, тяжелыми грудями женщина, бережно протягивая сыну свою ажурную вязаную шаль - подарок своей безутешной матери на день помолвки с Зетаром графом Ланарк.
- Леди Элис она не понадобится, будь уверена, матушка! - самодовольно и бесстыже, даже несколько нахально заверил скромную пожилую женщин наследный граф, на лице которого играла умная улыбка безусловного превосходства. - Но если ты так настаиваешь, я готов подчиниться твоему наказу, на этот раз, - миролюбиво протянул наследный граф, принимая от матери ее негласный символический подарок невесте.
Он знал, в его внешности и манерах не было ни малейшего изъяна, чтобы всерьез обеспокоиться о том, будет ли его суженной зябко прохладным мглистым осенним вечером. Более того, он не отвергал наиболее благоприятного сценария, по которому, придавив хрупкую девушку приятной, будоражащей тяжестью своего тела и заставив канаты гамака до треска натянуться, он сумел бы коитусом скрепить их сделку, что не было чем-то предосудительным при осуществлении помолвки в его диких краях: лучший способ сразу убедиться, что эта женщина создана специально под тебя - это как можно скорее вписаться ей меж бедер. Граф едва сумел подавить радостную улыбку темного желания, размешавшегося с кровью и несущегося по жилам. Воистину, его "беззаконность" была диким выплеском радости, говорящим твердое "да" всяким безумным авантюрам.
Впрочем, чрезмерная разболтанность графа была легко объяснима его чрезмерной же тревожностью: брак казался Эрвану "Волку" чем-то искусственным, пошлым. Еще в раннем детстве он с недетской прозорливостью заметил, что его мать, хоть безукоризненно исполняет в отношении мужа свои каждодневные женские обязательства, все же холодна к нему - между его родителями лежала тень какой-то постоянно разрастающейся, невидимой, но плотной преграды, безвозвратно разделившей их. И тогда молодой Блитинг впервые задумался над тем, что династический брак скрывает множество непроницаемых для постороннего взгляда тайн.
Мужчина взял протянутую кем-то из присутствующих свечу и, обходительно подхватив невесту под ручку, нарочито медленно пошел незнакомым переходом. Сзади перешептывались подружки невесты и удалецки-громко суфлировали друзья жениха, шуршали развивающиеся дамские платья и звонко звенело серебро, затихал, уходя в никуда, и снова волной накатывал шум пиршества. Наследный граф Ланарк шел впотьмах холла почти на ощупь, точно слепой. Хотя в некотором роде он действительно был слеп: он видел только спутанные медные волосы, в которых хлипко держалась диадема, и смуглую, гибкую шею дочери графа Фейр.
По выходу из залы непривычно крепкая для аристократа, привыкшая к ношению боевого меча рука графа не спеша поднялась по холодным складкам зеленого платья со сгиба руки леди на ее плечико, по привычке робко охватывая живую и подвижную линию гордых плеч и осторожно покрывая их тонкой материнской шалью. Осознанная чувственность его прикосновений изумляла - граф знал. Как обходиться с дамами сердца. Странное чувство, должно быть, испытывала невинная девушка: ее дерзко и совершенно по-собственнически, касался отнюдь не стеснительный воздыхатель-мальчик, а уверенный в себе и довольно искушенный женским вниманием зрелый мужчина, который через некоторое время станет ее мужем и, да помогут древние боги, подарит ей сына.
- Миледи, поверьте: одно присутствие в Вашем обществе - отдых для меня! - женщинам нравились его неодносложные ответы, его полусветская речь, его нарочито корнийский акцент, в конце концов, - в них была какая-то особая, чуточку детская непосредственность и небрежность.
Молодые люди, держась за руки, чинно, точно на подступах к священному капищу, вошли в сад. Несмотря на осеннюю пору, темнело до сих пор лишь ближе к ночи, и весь вечер над цветущей изгородью неподвижно стоял вместе с мошкарой полусвет запада. Полусвет заката магически мешался с лунным светом, таким же неподвижным, будто заколдованным. Под деревом, похожим на тис стояла беседка, за ней начиналась терраса, сверкавшая летом громадным разливом цветов, по обе стороны от нее вели вниз к покрытому дымкой пруду протоптанные дорожки. Со всех сторон пару окружали цветущие кусты, огромные куртины роз, цветы, свисавшие или каскадом ниспадавшие с подпорок, - на лиловой земле дрожали тени и ослепительные пятна цветов, щебетали воробьи и хрипло трещали сороки. Несмотря на надвигающийся сумрак, было непривычно ясно, на бревенчатых стенах беседки дрожал, падая сквозь листву, хрустальный луч заходящего солнца.
- Как же здесь красиво! - с едва скользящий в голосе тихой надрывной шепелявостью плохо скрываемого корнийского акцента восторженно воскликнул наследный граф, отпуская спутницу и деликатно указывая ей раскрытой ладонью на скамью в беседке, негласно призывая присесть. - Леди Элис, в уговоре о помолвке Ваш отец не соврал ни на йоту: графство Фейр столь же прекрасно, как и его наследница! - он не выдал себя ни единым словом, но раскрыл карты, когда, мрачно нахмурившись, посмотрел на сгрудившиеся в небе облака.
Несмотря на радость первой встречи со своей будущей женой, что-то скребло ему горло в самой глубине, отдавая сухостью и мучнистостью. Здесь все было чуждо привыкшему к северу графу Ланарк. Даже переменчивый, то холодный, то теплый ветер был здесь не просто не знакомым ему - он был поистине чужим, настораживающим, будто в нем витали враждебные флюиды.
Первое время дочь графа Фейр все приглядывалась к нему. Действительно, залюбоваться было чем: неаккуратно подстриженные жесткие черные волосы красиво обрамляли его худое, костистое лицо, на лице блестели глаза, которым длинные ресницы придавали какое-то грустное выражение. Граф Ланарк был одним из тех, кто по большей части держится сам по себе, точно быстроногое животное, и его можно полюбить лишь глубоко и ревностно, порой до ненависти. И когда он снова заговаривал с ней, она темно покраснела и, казалось, затряслась от страха, как эти дрожащие на ветру цветы в полисаднике.
- Забавно, самые прекрасные на свете вещи понятия не имеют, насколько они прекрасны, - задумчиво сказал наследный граф, наклоняясь за трепещущим, как крылья бабочки, цветком, растущем в клумбе у самых его ног. - Цветы же не знают, что они цветы. - Сорвав бутон огненно-алой, как кровавый брызг, гвоздики, лорд Блитинг с избирательностью сомелье поднес его к носу и внюхался в блеклый аромат почти зацветшего по осени цветка. - Вы так прекрасны, леди Алинор, я даже не ожидал! - с безумной восторженностью утомленного пылкого любовника внезапно выпалил Эрван, плавно опустившись перед девушкой на колени и аккуратно вплетая ей в длинные пальцы гибкий стебель огненного цветка.
За ребристой чернотой леса все с той же картинной неподвижностью стоял зеленоватый полусвет заката, слабо отражавшегося в плоско белеющей воде далекого озера. В воздухе горько пахло росистыми растениями и сырой почвой, и просительно ныла невидимая мошкара.

Отредактировано Ervan Blything (2016-05-10 09:19:02)

- ...смею надеяться, что не разочарую вас и в остальном.
Подняв взгляд, он увидел закатывающееся за горизонт солнце и подумал об нем, о его великолепии, о мгновений истинного счастья внутри солнца. День плавно клонился к концу, топя солнечный диск на линии горизонта. Наследный граф Ланарк наблюдал за тем, как бледно-золотой цвет неба плавно перетекает в пасмурно-серый, точно кто-то пролил на небо чернила. Ну кто еще в Ильстоуне стал бы тратить время на разглядывание цветов? На коленях преподнес бы даме сердца сорванную гвоздику? Завороженно любовался бы закатом?.. Эти поступки непрактичны, бесполезны и, в сущности, "блажь", как любил выражаться его папаша, однако лорд Эрван чувствовал их необходимость, ведь они делали его жизнь, из которой с уходом Дейрдре выпал целый спектр цветов, ярче.
- Я в этом не сомневаюсь, миледи... - тоном удручающей обыденности блекло вымолвил он и дрогнул, будто сам ужаснувшись своему сдержанному и бесцветному, как шелест пожухшей листвы, голосу.
Мужчина старался не глядеть на женщину, готовую - против воли - осчастливить его, став его женой и подарив графству Ланарк и Фейр наследника. И все же он ощутил какую-то безотрадную грусть, словно при потере чего-то дорогого сердцу. В поисках молчаливого содействия граф бегло взглянул на клумбу с цветами - те, в свою очередь, были немы и лишь осуждающе покачивали своими напудренными пыльцой и украшенными броскими шапочками чашелистиков головками. Всюду над землей, клубясь, подымался пар, облака неслись к небу, словно жертвенный дым; над головами пары сквозь сумрачную голубизну неба раскинулась разорванная паутина блеклых звезд; ветви деревьев роняли капли ни то росы, ни то дождя, а воробьи все еще прыгали с ветки на ветку и возбужденно щебетали, точно радовались появлению людей в лоне природы. Воздух был наполнен свежими ароматами цветов, который донеся до чуткого нюха Эрвана с зябким порывом ветра, обдавшим освежающей прохладой горячие, как от знойного солнца, виски и оседающим в волосах кристаллическими гранулами конденсированной влаги.
В полутьме полисадника внезапно, точно раздутые ветром угли, в последний раз на прощание вспыхнули алые точки цветов. С горькой ухмылкой отвернувшись от влекущего взгляд огненного соцветия, наследный граф украдкой робко, как мальчишка, взглянул на свою огненновласую юную избранницу. Она была до одурения близко, что мужчина мог с упоением ощущать ореол тепла ее плеча, мягкого, как шелк, после дождя. В ее глазах, как в крохотных зеркалах, он видел, как нежно дрожала лунная дорожка, утопая в глянцевом мраке, и как бесполезно плескались в зрачках два крохотных его отражения. Эта девочка - terra incognita, и он вполне бы мог сделаться поселенцем, одержимым мечтой о не освоенном клочке земли, вдали от прежней жизни и ее ошибок, потому что в нем всегда был некий жреческий пафос.
И хотя согревающее тепло, как кипяток, растеклось по ветвящимся жилам, заставив кончики его пальцев предательски дрожать, граф Блитинг продемонстрировал жест полного безразличия, всем своим видом показывая спокойную отстраненность взрослого мужчины:
- Вы действительно само совершенство, Элис, - его лишенное юношеской горячности признание - как тихая благодарность женщине, некогда без оглядки отдавшей вам всю себя, но так и не ставшей вашей истинной любовью, - выглядело так, будто он хотел предупредить любое проявление ее отчаяния раннего замужества, предупредить тень любого разочарования в будущем супруге. - Честно сказать, я и предположить не смел, что Вы столь дивно хороши собою в Ваши лета, миледи! - с напускным весельем признался он ей, пытаясь неуклюжим, скомканным смешком скрыть свою нервозность.
Идея с помолвкой с леди Алинор, в сущности, была не уж так нелепа, как привык с пренебрежением думать об этом Эрван "Волк". В конце концов, ему для продвижения в службе нужна была знатная супруга с богатым наследством, его отцу и графу Фейр нужен был законный наследник земель двух графств, леди Алинор... да какая разница, что было нужно леди Алинор?.. Вероятно, молодых особ, вроде Элис, не сильно тревожат вопросы продвижения по службе и наследования - куда больше ее должны волновать внешность и мужская сила будущего супруга. К слову, молодой граф Ланарк - обращение "молодой" к которому было уже весьма условно и сохранилось лишь ввиду конвенционного подхода к наименованию титула - выглядел свежо и безыскусно, насколько может выглядеть мужчина его лет: светлая кожа северянина сверкала, подобно солнечному свету, отраженному от кристалла льда, еще не тронутые сединой волосы отдавали в синеву. С неизъяснимой тоской глядя на него, непорочные девицы часто гадали, томно вздыхая: в чем его предназначение в этой жизни? Вероятно, в какой-то огромной, серьезной, абсолютно непонятной миссии. Пожалуй, вся жизнь ушла бы на расшифровку его таинственного языка, хоть у вздорной молодости не было столько времени про запас.
Сейчас в рыцарской куртке и в сапогах со шпорами Эрван "Волк" казался почти сверхъестественно красивым. Может, и Элис, устремляя на него свое живое и пылкое воображение, смутно мечтала о нем, но это должны были быть чувственные, подростковые мечты. Но граф Блитинг отчего-то придавал мало значения сладким девичьим грезам о нем.
Он знал, что, воспитанная на культе женской добродетели, скромная, бледная и благодетельная Элис Алинор пойдет за ним хоть на край земли, как слепой за поводырем; такие праведные, принадлежащие тольку мужу девы в вечных слезах и муках, ежеминутно оскорбляя свой долг, мечутся, обманывая, и, обманутые, не могут дать мужчине прозаическое семейное счастье. Бесспорно, она б осталась с ним даже против собственной воли, ведь у нее, как у всякой пай-девочки, возникло бы желание поднять его с колен - спасти его от неминуемого разложения, гниения. Понятное дело: он ее недостоин, но она, благородная и великодушная, как Мадонна, снизойдет до низов его существования... Это вгоняло его в смертную скуку, против которой он еще давно беззлобно восстал - тихо, но твердо. Многие годы, даже большую часть своей сознательной жизни, он осторожно скользил над скукой и отчаянием, от падения в которые его отделял лишь тонкий слой воображения. Ему даже иногда казалось, стоило б ему поддаться искушению передохнуть и остановиться на минутку, как он провалился бы. Поэтому он и искал женитьбы с молодой и пылкой женщиной, с которой каждая минута приобрела бы особую весомость, не всегда приятную, но всегда пробирающую до самой глубины. Ему катастрофически не хватало той атмосферы неразрешимых противоречий, в которую его погружала бы скандальная жена. Недаром он всю жизнь сосредоточенно искал близости с женщинами изящными и утонченными, да так чтобы в этой близости находилось место и для сладострастия. Но могла ли Элис настолько увлечь графа-страдальца, чтобы он хоть ненадолго позабыл о червем точащей душу скуке? Честно сказать, он так и не отважился взглянуть Элис в глаза, чтобы не дайте боги вновь прочитать там презрение и брезгливость, в устах целомудренных девиц выражающую буквально следующее: как я, высокообразованная и толковая девушка, встретилась с таким гадким подонком, как он?..
- Это счастье для меня, быть посватанным Вам, - говорил он слова, суть которых казалась тем более правдоподобной, чем менее была правдива. - Но хотите ли Вы этого столь ж сильно, как я? - сухо отрезал Эрван, так неистово жаждая не обращать на невесту внимания, что его желание мешало ему добиться этой цели. - Что для Вас наше грядущее замужество: неизбежная данность или осознанный выбор? - будто опасаясь, что будет вовлечен в очередную скучную любовную историю, сбавил свой романтический гонор граф, перейдя на лишенную сантиментов деловую беседу с легким философским налетом, который ей, как вину крепость, придавали прожитые им года.
На этих словах сладостная, почти тревожная меланхолия окутала мужчину безжизненным светом, словно тем бледно-желтым мягким светом, что исходит от зимнего солнца. Эрван Блитинг внезапно погрузился в мечты, похожие на томную амнезию. Вот и все. Скоро она станет его женой и уедет за горы. Отец, мать, сестра, замок Ильстоун, уютная беседка в саду и старый можжевельник, анютины глазки и нарциссы - все это будет прошлым, а о доме будет напоминать лишь заунывный шорох сухого вереска вдоль каменных стен замка Биггар и красные, как кровь, брызги брусники в траве на опушках Ван-Бадена. Напоминая о доме, в ушах будет однотонно, холодно, голо и неуютно шуметь хвойный лес - но там, вотчине будущего супруга, шум его будет ворчливым, сонливым, нaстолько безнaдежным, будто весны ее жизни уже не будет, ничего не будет. Вероятно, она так и не узнает, что такое любовь - зато у нее будет муж. Может, со временем она начнет забывать отца, мать, Инэн, старую беседку над засыпанным колодцем, статуи древних богов, вспоминая быт прошлого лишь временами, однако уже не испытывая тоски по дому. Может, ее тягостных дум ее отвлечет дорога через звенящие от птичьих трелей леса, через панно луговых цветов, через незнакомые поселения людей в странных ярких одеждах.

- Хочу ли я этого? - с недетской грустью, точно камертон, чутко отозвалась своим тихим, с серебристыми перезвонами, голоском молодая девушка. - Даже мой отец не спрашивал меня об этом, милорд, - в своей мраморной бледности она была похожа на статую, и даже ее вытянутое лицо, казалось, светилось в темноте, как лик святой.
Она женщина, и поэтому она беспомощна. Казалось, эта мысль прочно укоренилась в ее сознании, как только она достигла брачного возраста и к ней стали заявляться кавалеры. Уродливой, искаженной тенью женская доля отпечатком преждевременной тоски наложилась на ее жизнь, а уныние, приходящее следом за эйфорией погружения во взрослый мир, прочно охватило ее, точно матроса на потерпевшем кораблекрушение корабле.
- ...Разве не следует нам, женщинам, подчиняться во всем воле родителей,  а потом и мужа, слепо следуя за ним и повинуясь? - казалось немыслимым, что она с этим господином, что присел подле нее, не расцепляя их сплетенных в неловком пожатии пальцев, сотканы из одной плоти; эта мысль тревожила и его, особенно когда она порывисто обернулась к нему и разглядела его лицо на фоне можжевеловых веток.
"Понятно, что нашел в ней отец: что-то ми­ло­е, лег­кое есть в ней в эту нежную пору; а еще она грамотна и, по слухам, имеет предрасположение к книгам. Да так звучно смеется, словно тихо пе­ре­ли­ва­ющаяся вода!" - отвлеченно размышлял граф Ланарк, с любопытством разглядывая красавицу-невесту, точно диво какое.
- Я, право, не знаю, миледи... Мне повезло родиться в мужском теле и не испытать тех несправедливостей и лишений, которым подвергается женский род! - прозвучал мужской бархатный голос с умиротворяющими нотками спокойствия, свойственными его дворянскому титулу и социальному статусу.
Едва увидев на горизонте парус, леди Элис было возликовала, посчитав себя спасенной; но ее тут же поразило новое разочарование, будто вспомнив, что на линзе ее подзорной трубы есть дефект размером точно с парус. Несмотря на все усилия девушки, ее потенциальный немолодой супруг относился к ней безлично-ласково, как к какой-нибудь радующей глаз прелестной вещице, которую за ненадобностью всегда можно убрать в дальнюю башню замка и годами больше не вспоминать о ней, окунувшись в привычный бытовой разврат.
Но едва ли она знала, что в юности первые самостоятельные шаги наследного графа Эрвана "Волка" Блитинга были спровоцированы именно схожим чувством оставленности и уязвленного самолюбия, которое она невольно испытывала с ним сейчас. Построив головокружительную для убогой северной чужбинки карьеру при дворе и добившись настолько скандальной репутации, что добропорядочным девушкам на балах закрывали уши, когда слуги во всеуслышание докладывали о приезде графа Ланарк, он с нездоровым упоением наблюдал, как своим вздорным поведением и антогонизмом обществу теряет очки в глазах своих родителей. Эрван не мог, как предки, спокойно жить, занимая скромный акр земли; не желал найти себе здоровую и чистоплотную женщину, плодиться и размножаться в праздном неведении. От одной мысли о том, что можно прожить жизнь рядом с одной женщиной в замкнутом мирке семейной идиллии, забываясь рутинными супружескими обязанностями, граф покрывался холодным потом. Быть всецело посвященным одной-единственной женщине, чтобы та имела над тобой беспрецедентную, безграничную власть, как мать над несмышленым младенцем?  - Да упасят невидимые хранители долины Бойн храброго воина Волка Блитинга, порожденного волками, от презренной судьбы великовозрастного младенца! Ведь настоящая женщина подобна плодородной почве, великой матери всего сущего, принимающей дитя обратно в свое лоно, чтобы затем переродить его. Он, итак постоянно ощущающий свою связь и зависимость от породившей его женщины, точно связанный невидимой пуповиной с ее маткой, некогда решил стать независимой системой, направив свое размышляющее, осознающее себя эго на свое же сознание. С возрастом, когда он приноровился видеть в каждодневных мелочах незаметные женские уловки и ужимки, его стала раздражать даже собственная мать - казалось бы, такая кроткая и нежная, как воркующая голубка, женщина! (И, тем не менее, женщина с непреклонной волей, что, несмотря на свою покорность и ненавязчивость, даже в быту брала верх над мужчинами своего семейства - сумела же незатейливо всунуть ему свою поношенную шаль). Лоно женщины, в убогом представлении Эрвана, было капканом, в который так ловко попадают мужчины - жертвы замкнутого мирка, что олицетворяет культ образцового семейства. А познав, пусть будет сказано как на духу, страсть мужчин, каждая женщина стала казаться ему грязной, даже если была чистоплотна: он видел изъян в самой ее физиологии, в детопроизводстве. Его раздражал даже приятный, какой-то домашний запах женских нижних сорочек - дамское белье оскорбляло его эстетическое чутье. Да, граф Блитинг остерегался красивых женщин не меньше, чем прекрасных эх-ушкье со струящейся гривой из водорослей, пасущихся вблизи крупных водоемов.
Но вот он женится, захотев оседлости, устойчивости, наследников и полагая, будто брак станет чем-то стабильным и твердым в его изменчивой жизни. Его избранница выходит за него замуж, потому что так повелевал ее папаша - не то чтобы не любя, но как-то мало вз­вол­но­вавшись будущим мужем, точно был лишь самым "удобоваримым" вариантом из предложенных.
Эрван "Волк" запоздало почувствовал себя в тупике. Пожалуй, как муж и жена в своем неведение брачной жизни они с леди Алинор будут подобны исследователям, очутившимся в неизвестной местности. Они явно не будут наслаждаться чистенькими формами совместного проживания, основанными на четком разделение семейных обязанностей, где терпимость обезвредит самые жестокие ситуации. Как бы уютный чертог Блитингов не превратился в тюремные стены, которые наглухо закроют его будущую жену в осточертевшей горнице у веретена!
- ...Да, я желаю нашей помолвки всем своим сердцем, но отнюдь не потому, что этого требуют наши родные, - немедленно ответила она с музыкальной серебряной точностью в голосе, - а потому, что Вы пробудили во мне нечто, что раньше я никогда не испытывала, - с обескураживающей детскостью призналась наследная графиня.
Злость и досада графа Ланарк были велики, однако длились недолго - пока он не заметил, что все делается исключительно для его блага. Эрван "Волк" неожиданно почувствовал приятное щекотание в ладони, точно промеж его пальцев гладко сыпался, утекая, песок. Граф судорожно опустил голову, сверкнув чернотой жестких блестящих волос, в которых пробивающейся сединой вплеталось заходящее солнце, и заметил, что в его руке была сжата хрупкая кисть леди Алинор; причем, судя по нагретости ее стыдливо дрожащих музыкальных пальчиков, сжата довольно давно. Мужчина игриво скользнул большим пальцем по покрытой невесомым пушком фаланге, пощекотав нежную кожу девушки, как бы проверяя ее реакцию на столь интимное прикосновение; и удивился тому, как способна возбудить его, казалось бы, такая малость. Элис едва ощутимо вздрогнула, когда его холодные пальцы сжались вокруг ее ладони, непреднамеренно сильно сжимая хрупкие фаланги пальцев.
- Надеюсь, не отвращение! - озвучив свои пасмурные, как тучи перед грозой, мысли вслух, граф сипло хмыкнул, но не весело, а как-то горько, почти зло, ведь смех часто рождается из драмы.
Едва ли она уже была влюблена в него; как и он в нее. По крайней мере, при первой встрече он не испытал молниеносной вспышки страсти, с какой начинается влюбленность. Но зато сейчас мужчина почувствовал, что ее необычайная, поразительная, истинная красота мало-помалу опутывает его магической силой. Это тягостное ощущение неустанно преследовало его шаг за шагом вкрадчивой и мягкой, как шелк, тоской, плутало в темных закоулкам и извилинам его мятежной души... Сложно сказать с непогрешимой точностью, мог ли лорд Эрван по-настоящему, "по-взрослому" полюбить эту девушку или же просто развлекался, точно праздный баловень, механически относящиеся к любви женщины как к атрибуту своей субкультуры. В любом случае, Блитинг относился к леди Алинор с лишенным нервозности отстраненным спокойствием и беспредметной лаской взрослого мужчины.
- И ещё, я очень хочу Вас узнать и понять, - сказала она, судорожно сжав дрожащие, как алое знамя на ветру, губы в суровой складке, всем своим видом дав понять, что была из тех женщин, которые никогда не осмеливаются мешать супругу замкнуто и сосредоточенно работать и не входят в его кабинет без спроса, будто на его пороге посыпана соль, которую ни одна нечисть не в силах переступить.
- Миледи, если бы я сам мог себя понять! - беспомощно в сердцах выпалил Эрван.
Засвистел ветер, игравший в медных волосах леди Алинор, и ее слова глухо, как далекий звон колоколов, донеслись до графа: "...Так что милорд, это мой выбор, для меня будет большой радостью и честью осчастливить Вас". Покровители холмов, таких звуков он никогда больше не слышал: они шли из недосягаемых глубин ее естества! Так, подобно лебедю, по преданию, исполняющему песнь лишь однажды - перед смертью, говорить мог человек только раз в жизни. "...это мой выбор, для меня будет большой радостью и честью осчастливить Вас", - все звенело в голове графа, перекрывая раздражающей писк крови в висках. Какие сильные слова: "это мой выбор", но насколько без подтверждения они бессмысленны и пусты, как выброшенные на берег прибоем расколотые ракушки!
Наконец, найдя в себе силы, он даже не дрогнувшим голосом произнес:
- Или так и не дать друг другу... - Когда Эрван с тщательно скрываемой горечью, с отчаянным выговорил эти слова, его сердце бешено толкнулось в груди, как ребенок в чреве матери, и в то же время ему стало стыдно грубой обнаженности своих слов: - Я бы хотел осчастливить Вас, став вашем мужем, моя милая Элис! Но некоторые, казалось бы, элементарные вещи недоступны мне, как слепому недоступно живое чувство цветов и оттенков, - как бы он хотел в ту минуту схватить меч и неистово сразиться в бою с невидимым врагом - с буйством, шумом, болью и кровью, чем угодно, лишь бы заглушить рвущее душу ощущение потерянности и полной прострации. - Вам лучше и не знать, что сделало меня таким... Впрочем, пустое, - машинально затараторил он, ощущая во всех членах своего разгоряченного тела бешеный, кипучий ритм нетерпения. - В Вашей дивной красоты головке впору быть венку из луговых ланарковских цветов, а не этим мудреным мыслям, - он аккуратно выхватил из ее свободной руки многострадальный цветок гвоздики и бережно вплел его в ее огненные локоны, и плавный танец его парящих в воздухе рук, похожий на перелет стаи птиц, пробуждал волнение и жажду, оживляя и наполняя красками блеклые воображаемые картины перед глазами...

Граф в мечтаниях взглянул на шпиль башни, откуда тянулась оборванная проволока, повешенная кем-то из слуг для сушки белья. Качаясь на ветру, кольцо раскаленной медной проволоки в потоке желтого света потихоньку сдирать слои отпечатавшейся в лазурной радужке глаза панорамы, словно мертвую кожу. Мечтательные видения накатывали на наследного графа Ланарк одно за другим, как волны прибоя...
Вот сухой, как жердь, неладно скроенный и крепко сшитый старик-отец чинно ведет под ручку в золотисто-жемчужном сиянии чертогов замка Биггар молодую невесту сына - сливочно-бледную какой-то индусской бледностью Элис Алинор, темнота чьих расширенных зрачков в контрасте с белой кожей как будто стала чернее. Присутствующие на свадьбе, крича и ликуя при виде молодых, не могут глаз свести с прекрасной невесты - никаких красок на свете не хватит, чтобы запечатлеть на холсте ее нетленную красоту: портрет Элис можно написать разве что желточной краской летних закатов, запечатавших этрусские завитки ее кудрей в полупрозрачный янтарь, а глубину бездонных, как альпийские озера, глаз почерпнуть из неба, поволокой накинув прохладную утреннюю дымку мечтательной, неприступные склоны Хайлэнда позавидуют ревности и крутости линий ее профиля. Она свежа и прекрасна, как овиваемый ласковыми ветрами альпийский луг, и ступает по каменным плитам святилища легко и воздушно, с невинной откровенностью, смущенно скрывая свою просто неприличную для Ланарка красоту за кудрявым букетом гиацинтов. Счастливый жених любуется ею за бутылкой клайдского вина, смакующе поднося к алчущим губам бокал из тончайшего стекла. Его богато и по годам одетая мать, женщина крупная и спокойная, как здоровое травоядное животное, ровно смотрит на девушку с родительской лаской, мимолетной ревностью к любви сына и толикой светлой старческой печали: когда-то и она была молода и прекрасна (хоть и не настолько, как избранница сына), да годы взяли свое!.. И вот, наконец, отец передает невесту сыну, залихватским движением руки хлопнув девицу по крепкому крупу и разбойничьим тоном проронив мимоходом: мол, у-ух, вот в стародавние времена главе семьи и старшим агнатам было положено скоротать с молодой первую брачную ночь, и, дескать, повезло тебе, сын, что этот обычай нынче не в почете, а то я бы... Весело возразив отцу положенной по ритуалу скороговоркой, Эрван "Волк" берет свою избранницу за руку и ведет к алтарю, где возлюбленные должны перед тотемами грозных богов дать клятвы друг другу в вечной любви и поцеловаться под ветвями омелы... И вот аккуратные черные усы касаются алых губ, золотом подмигивают обручальные кольца, тут же оказавшиеся на пальцах... Праздничный обед длится почти всю ночь, прерываясь время от времени лихой пляской в зале да торжественными тостами, во время которых мужчины напиваются и горланят до малиновой красноты лиц. Ритуалы, шутки, кубки, белые зубы, черные усы, смех и радость - все сплетается воедино в этом празднике весны!
И вот в предрассветный час невеста стоит перед женихом - высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными в искусный начес, который сделала ей его племянница, с ароматным от эля дыханием и с нежнейшими розовыми точками возле губ - эх, успели-таки неугомонные родичи зацеловать девушку прежде мужа! Он, путаясь в складках, бережно скользит руками по плавным изгибам ее тела, точно ополоумевший скульптор, изваявший само совершенство. Через мгновение в сторону летит тонкая, как дымка, вуаль, золотые пристежные рукава в пол, широкий, увитый золотыми лентами пояс, серебристыми складками ниспадает к ногам бархатное боковое сюрко, а следом за ним на пол ложится шелковая золотистая котта и льняная нижняя юбка. Невеста остается в длинной, струящейся к ногам воланами камбрийской ткани камизе... Чивефас ее побери, она и впрямь девственница! Обезумевший от счастья жених хватает раскрасневшуюся от стыда девицу на руки и уверенно несет в тщательно подготовленную для новобрачных свахами и дружками спальню. По дороге с головы невесты символично спадает белый яблоневый венок, летя под ноги; туда же молодым бросают цветы вишни и ландыши. Вслед уходящей паре громко голосят подружки невесты, оплакивая потерю; шумно причитают свахи, оправляя меха на усыпанном цветами свадебном ложе. Невеста скромно прячет раскрасневшееся лицо в рубахе жениха - его любит, а он ее!
- Здоровье-е-е молодым!! - оголтело кричат опьяненные брагой и безудержным весельем гости. - Сына им крепкого к зиме! А лучше - сразу двух.
...Свечи догорают, меж оконных рам показалась аврора, предвещая скорый рассвет. Темные пятна крови на бархате неспешно выцветают, становясь темно-красными. Госпожа Ланарк осторожно убирает руку с покрытой порослью мужниной груди, откатывается на край постели и тяжело встает. Ноги тут же утопают в медвежьих шкурах, но ступать ей больно вовсе не от колючего ворса под ногами: теперь она настоящая женщина, жена наследного графа Ланарк и, быть может, уже будущая мать его наследника!
Поутру их с женой появление на публике встречено шквалом оваций, точно выигранное сражение: дружки принимаются хвалить мужа, свахи торжественно развешивают на заборе окровавленную камизу невесты, точно шкуру убитого зверя, молодых церемониально пестуют и усаживают во главу стола и поят медом да угощают лепешками. Несоответствие супругов оказывает на наблюдателей шокирующее воздействие, как загадочный феномен природы; и все же все пророчат им долгую и счастливую семейную жизнь и много-много здоровых детишек...
В своем скромном графском быту они с Элис, вероятно, были бы одной из тех причудливых пар, что дома носят одежду из небеленого льна и словно освобождены от старения и смерти. Одной из тех пар, что часами молчат в парковой беседке, без слов понимая друг друга, и подолгу любуются своей кучерявой дочуркой, весело болтающей с деревьями. Элис красива, и потому Эрван счастлив; Эрван счастлив, потому что Элис красива - вот секрет семейного счастья Блитингов в ритмах вечного танца тусклых звезд...
К сожалению, любовь, сколь бы гармоничной она ни была, изначально скрывает фарс в зародыше. Несмотря на то, что с момента их знакомства, прошло лишь пару часов, они уже любили друг друга, но любили нервной любовью: им постоянно было что-то друг от друга нужно. У леди Алинор уже выработалась зависимость от страхов будущего мужа, у лорда Блитинга - от обезболивающей заботы будущей жены. Эрван полюбил ее, но спокойно, без нервозности: ее хрупкость и бесконечные ласковые просьбы выводили его из равновесия. Она была для него поселенкой будущего мира, получившей грамоту на место в его сердце. Но оба почти физически ощущали вопрос, потрескивающий в воздухе, как электрический заряд: зачем они вместе?..
Вторя мыслям графа, с серебристой тональностью колокольчика прозвенел в его слуховом канале, отражаясь о барабанную перепонку, ее голос:
- Хотите ли Вы всего этого, милорд, нужна ли Вам жена?
Прорвав завесу мечтаний, Эрван взглянул на нее освеженным взглядом недобро, по-охотничьи прищуренных от ослепительного солнца глаз. Передо ним стояла самая прелестная девушка с медными, как тонкая проволока, волосами и живыми выразительными глазами лани. Подумать только, что при первом взгляде девушка не произвела на него большого впечатления: показалась слишком высокой и худощавой. Но, приглядевшись получше, как тонкий знаток женщин, он поймал себя на мысли, что, пожалуй, именно такой представлял себе Бригиту. О божественном происхождении в ней говорило буквально все: как для поцелуя нежно сложенные губы, алебастровая белизна лица, пышные волосы, отливающие на извивах янтарем, гибкая фигура, полная юной и свежей, как майский день, грацией - она вся была только что распустившийся цветок.
И дочка графа была бессильна против его гробового молчания, прибегая к типичным женским уловкам, чтобы замять неловкость момента. Блаженно греясь на солнце, подражая сидящей на крыше хозяйственной постройки кошке, она сидела в лесу на скамейке, и бездумно глядела в сад, пока не ослабло странное напряжение и чувство реальности не вернулось к ней. Рыжеволосая девушка будто смущенно опустила глаза на скамью, с псевдозаинтересованным видом разглядывая тонкую сеть царапин на поверхности, будто видя в этом напоминающем паутину узоре нечто потустороннее и занимательное. С минуту граф Ланарк выжидал, наблюдая за сумрачной игрой светотени в уголках ее губ, отчего они словно колебались. Затем с мукой, с болью вымолвил:
- Буду с Вами предельно откровенен: мне нужен наследник, миледи. При несносном характере моего отца, это - единственный способ удержать графство за родом Блитингов, порожденных волками, - произнося эти слова, граф не без удивления улавливал колеблющийся в горле, неумолчный звук, напоминающий вибрирующее стрекотание неведомых насекомых и подумал, что, возможно, похожий звук производит сама Земля, вращаясь вокруг своей оси. - Но тс-с-с! Слышите? - внезапно прервал свою триаду мужчина, настороженно вслушиваясь в звуки вечерней фауны, где над пронзительным треском насекомых раздавалось протяжное "ку-ку". - Это кукушка! Видите, вон она, на ветке напротив нас.
Действительно в сад влетела маленькая сизая птица - совсем неожиданно, точно возникнув из мрака. Оперение у нее было грязноватого оттенка - не то серое, не то голубое; чешуйчатые лапки, похожие на маленькие руки, как клешни, вжимались в ветку. Брюшко у нее то надувалось, то опадало, когда птица производила свой ни с чем не сравнимый звук. Поглядывающая на пару косым взглядом хищных глаз в огненных ободках, она напоминала какое-то мифическое существо с почти человеческим, страдальческим взглядом, что вызывало недоумение и непонятный ужас.
- Кукушка, прокукуй, сколько счастливых лет проведем мы с леди Алинор рука об руку в браке? - вопрос казался очень простым и немного запоздалым, но оба поняли его необходимость, ведь сами они отнюдь не могли на него ответить.
Маленькая птичка сначала смерила молодых людей своими глазами-бусинами, затем кинулась камнем вниз, после чего судорожно дернулась всем своим крохотным тельцем, расправила крылья и мощным рывком вспорхнула ввысь, беспрерывно противостоя суровому натиску природы.
- Улетела... - мрачно констатировал граф, скучающим взглядом проводив уменьшающуюся точку на небе.
Был ясный, словно промытый дождями осенний вечер. Низко висящее небо было бледно-серым от облаков, точно талый лед. В саду тихо стоял млечный сумрак и в нем по-прежнему, по привычке, несмотря на осень, осторожно пели птицы, состязаясь друг с другом в тонкости и чистоте звучания. Забавно, за этим мнимым вечерним спокойствием двух людей скрывалась целая эпопея: в этой беседке незримо, но до искр сталкивались два контрастно разных мира - ее и его, и было не ясно, чье гравитационное поле преодолеет взаимное отторжение и притянет другого в свою обжигающую атмосферу.

Дыхание ветра, обрывистое, клокочущее, будто захлебывающееся дыхание человека с перерезанным горлом, приятно щекотало слух. В саду, вдалеке от человеческих существ, царило какое-то волшебное умиротворение. От сырой почвы так и веяло прощением и вечным покоем. Под сплошным туманом, созданным мелкими капельками дождя, думается как-то легче. В голове появляются необычные мысли и решения; память поочередно выбрасывает самые теплые и поэтому самые печальные воспоминания на поверхность; ритмичное тихое-тихое постукивание капель расслабляет и переносит в мир грез. Зарядил мелкий, непроходимый осенний дождь, делающий людей ранимее, чувствительнее, неся с собой заморскую тоску.
Элис смотрела куда-то в одну точку перед собой, сквозь беловатый туман. Быть может, она думала, что еще пару часов назад, позабыв обо всех проблемах и сложностях, быть заоблачно счастливой от самых незначительных проявлений жизни. А сейчас она испытывала безродную томительную тоску. Она выжидающе смотрела на мужчину с выражением обреченного смирения, точно тоже видела его в осыпанным венками в сосновом гробу. Видно, незаинтересованностью графа в ней она была уязвлена, хоть на лице и сохранила блеклую тень улыбки, от которой у сводило губы. Затем она спокойно сказала:
- Вы удержите графство в своих волчьих лапах, милорд. Я подарю вам наследника или нескольких. Род волков не угаснет, - она была мастером, что имеет права бесцеремонно вторгаться в угодья парадоксального. - Но только, если "Волк", сам захочет породниться с людьми, - при звучании этих проникнутых печалью слов Эрван мысленно содрогнулся от тихого сумасшедшего спокойствия, охватившего его вступившую в зиму жизни душу.
На него внезапно стала действовать какая-то неподвластная ему сила, заставив тело зажить своей, обособленной жизнью. С ночной ясностью в нем зашевелилась болезненная нежность к девушке: леди Алинор сумела достучаться до полузабытого чувства, своей молодостью и чистотой никак не соответствующего его грязному опыту. Его неканоничная жизнь в своем противоречии красоте - это сплошные неожиданности, непостоянство, непристойности, попрание морали. Но в его отрешенности чувствовалось волнение, а в жизни посреди аморальности порой появлялась почти героическая мораль: упорствуя, он отталкивал ее от себя, и чем больше она старалась притянуть его к себе, тем сильнее он ее отталкивал. Вероятно, поэтому она чувствовала страшную усталость в душе, но не переставала надеяться на свои силы. Девочка дарила себя будущему мужу с охо­той, с ка­кой-то жаркой злос­тью, упорно осаж­дав­шей ее: видимо, Эрван нравился ей как-то по-особенному, точно было что-то не­от­ра­зи­мое в его гла­зах и в вкрадчивом го­ло­се, в ух­ват­ках рыцаря. Блитинг безучастно и вместе с тем с горечью посмотрел на невесту, как калека смотрит на свою потерянную руку:
- Миледи, прошу Вас... - в смутном, мерзеньком до тошноты, как в прикосновении к мокрым камням во время утреннего отлива, смятении пугливо взмолился он. - Прошу Вас, не ищите путь к моему сердцу - заплутаете во мраке, ведь оно давно выжжено дотла, - темным потоком слов изливалась из глубин его томящегося тела навстречу женщине.
Граф повторно вздрогнул от чудовищной прямоты, сквозящей в ее ледяном тоне:
- Поведайте мне о ваших краях, о лютом севере, которым пугают у нас непослушных детей, милорд.
Вероятно, в ту минуту ее охватило странное апатичное ощущения, как при отливе, когда песок уходит из-под ног, и почудилось, будто сердце перестало биться. Она не могла бороться с извечным шовинизмом мужчин, что преследовал ее буквально с первых сознательных лет жизни. Граф Блитинг отнюдь не считал, что эти прелестные создания, как бабочки или цветы, созданы для украшения жизни. Взглянув на эту кроткую девицу, вдруг подумал, что ухлестывает за всеми красотками подряд, лишь бы не думать, почему он ухлестывает за всеми красотками подряд. Ответ, по сути, был хорошо известен: чтобы не завязнуть накрепко возле одной из них. Взаимная любовь и нормальная семья олицетворяли для него безнадежность и скуку, а страстное одиночество, расширяющееся в нем со скоростью эпидемии, было единственной формой подлинного счастья. Женщины, эти земные божества, будучи лишенными оригинальности, выживают, как бактерия, везде и правят, словно ночь, всюду. Он смотрел на эту, по сути, еще ничего ему не сделавшую смазливую девчонку, ненароком кидавшую ему многообещающие взоры, и даже на расстоянии чувствовал, как она, изнемогая от приступа жгучей жалости и по-истине женской добродетели, жаждет неистово прижать его к своей груди, даря убогому скитальцу надежный очаг; как затягивает все его ценности в трясину чудовищной сентиментальности и унылого семейного быта. Он ничего не ответил, потому что не знал, как сформулировать свой страх перед маленькой и хрупкой, как воробышек, девицей, но, судя по кислой улыбке, заигравшей в уголках его чувственного рта, можно было догадаться, что мужчина не понял причины особенного внимания девушки к его графству. Эрван "Волк" давно уяснил для себя, что поблизости с женщиной надо избавляться от души, как стоит снимать одежду, когда принимаешь ванну.
- Вы сами скоро все увидите, дорогая, - с показательной холодностью отозвался граф Ланарк.
Несмотря на то, что они так и не успели привыкнуть друг к другу и не стали залогом спокойствия и мира друг друга, как намеревались, наследный граф был счастлив, безнадежно и бесконечно. Но он знал, что намеренно не пошевелит и пальцем, чтобы унять грусть, тревогу и вымученную радость, которые бушевали в нем, точно буря в стакане. В слабой надежде, что буря затихнет сама собой, не причинив ему  большого вреда, он не предпринимал никаких шагов к сближению с леди Алинор - более того, продолжал в своем ревнивом воображении додумывать причины мнимой ненависти к ней. От этого становилось невыразимо тяжко и пакостно на душе: тело лорда Блитинга наполнил леденящий холод, его томила тоска, а мысль цепенела.
И вот в темноте сада не осталось ничего, кроме прямоугольника светлого неба над головой и безупречно-ясного отражения в луже ветвей деревьев, качающихся с каким-то человеческим колебанием. В беседке пе­ре­ли­ва­лись пят­нис­тые по­тем­ки, про­но­сил­ся сум­рак деревьев. Но ни пурпурное небо, ни безыскусственное пение птиц, ни душистые цветы, ни мягкие лучи заходящего солнца - тысячи безымянных красот природы не могли подарить ему тот таинственный восторг, что дарило присутствие женщину, которую он силился... не полюбить. Из надвигающейся темноты в лицо графу бил мягкий ветер, огни тысячи солнц неслись где-то сбоку, и он размышлял, что они с леди Алинор могли бы годами купаться в роскоши, вслушиваясь в дивный перезвон ручьев; или наблюдать, как заманчиво сверкает мечта на зеркальной глади воды; ощущать, как трепещет галлюцинация в лучах полуденного зноя.
Она находилась так до оду­ри близ­ко, и от нее шло соблазнительное теп­ло! Правда, в соблазнительной полутьме, он мог различить только неясный, затененный профиль Элис в дрожащем полусвете. Вскоре мучительная обоюдная жажда нежности была утолена реальным, всеми клеточками тела ощутимым поцелуем. С опущенной головой, щурясь от света и сосредоточенно глядя себе под ноги, Эрван вдруг рывком подался к девушке и нежно поцеловал ее приоткрытые, как едва тронутые лучами зари бутоны роз, уста. Поцелуй, который все время витал над ними, который странствовал за нами повсюду, который ускользал от них на протяжении долгих минут, наконец связал их уста узлом. С этим интимным касанием на кончиках губ возникла и расцвела маленькая непостижимая жизнь, которая, однако, была обречена на скоропостижную смерть в уголках рта, изогнутого в виноватой улыбке.
Ох, он целовал бы эти губы много-много раз, пока в светлых, как арктические льды, глазах Элис не появилась бы улыбка и она не расцвела бы, как свежий, наполненный светом и жизнью цветок! Воистину, Элис Алинор навсегда останется его снежным цветком, его белой шипастой розой с зеленоватой, как сгусток льда, слоистой серединой...

Забавно, как смешон и нелеп тот, кто надеется отыскать свое счастье, собрав вокруг себя множество женщин, но не может его найти среди них, потому что счастье скрывается не во множестве. Смешон тот, кто искренне думает, что красота статуи покоряет женщину рукам скульптора, что мелодия покоряет слуху музыканта, стихотворения - губам поэта; одним словом, кто верит, что над женскими сердцами властвуют гипс, ноты и слова, точно магические ингредиенты приворотного зелья. Смешон тот, кто боясь быть не расслышанным, начинает кричать еще громче, а не подбивает, точно ключи к двери в связке отмычек, другие слова. Женщины млеют от губительного шарма мужчины, как млеют от музыки. И Элис Алинор не устояла перед первым солидные кавалеров в ее жизни и полюбила Эрвана Блитинга со зрелой страстью, отличной от мимолетной девичьей влюбленности. Только одной ей было известно, что чувства эти не пройдут с годами, а всегда будут греть сердце взрослеющей женщины приятными, теплыми воспоминаниями. Пускай жестокая судьба разлучили их, и в последствии благородная леди точно так же будет дозволять своим ухажерам исподтишка целовать ее в теньке парковых скамеек и будет точно так же подобострастно закатывать глаза от их сумбурных ласк; пускай выйдет замуж за скучного, но порядочного феодала из соседнего графства и будет отдаваться ему чисто из женского коварства, в порыве страсти выкрикивая его имя - он знал, он безусловно знал, что, несмотря ни на что, несмотря на то, кто побывает в ее спальне впоследствии, несмотря на то, за кого она выйдет замуж и кому родит ребенка, она принадлежит ему и только ему! Эрван "Волк" всегда добивался своего, пусть зачастую самыми что ни есть варварскими способами.
Звезды, даты, пословицы - все совпало в тот день и сделало их близость неотвратимой. Графа Ланарк несколько привело в смятение, что прохладные, как летний дождь, поцелуи леди Алинор отличались изысканной утонченностью, не свойственной большинству юных девиц: в свои самозабвенные ласки она вкладывала всю душу. И он упивался целительной живостью ее губ, млел от их младенческих изгибов, затаивал дыхание от их чувственности и подвижности...
Странное ощущение счастья с каждым часом становилось более беспокойным, с примесью надрывной тревоги. От этого диссонанса двоились и ее ощущения времени, двоились ощущения в его присутствии, когда беспрерывно хочется поскорее избавиться от него, и в отсутствии, когда охватывает душащая тоска и скука, двоилось ощущение близости, которое вызывало какую-то рыдающую нежность.
- Простите, миледи, - невпопад ответил он неразборчивым, угрюмым бормотанием  и всеискупительно улыбнулся.
Первое время Элис недоверчиво приглядывалась к нему, словно он был не человеком, а гигантского размера причудливым насекомым; при этом она смущенно отводила глаза, когда он невольно любовался ее по-детски незавершенной красотой, и старательно морщила носик. Ее далеко расставленные, окруженные лучами ресниц, точно два тусклых солнца, глаза имели обыкновение окидывать всего собеседника, прилежно избегая его глаз. С подкупающей серебристой нежностью в тоне она проговорила:
- Я благодарю богов за то, что вы здесь, милорд.
Обычно он не ждал активности чувства, когда возбуждал его в женщинах, но, возбудив его однажды в леди Элис, столкнулся с не ведомой ему ранее мощью. В отличие от остальных, ей действительно захотелось стать ближе ему - столь привлекательным он ей показался своей сумрачностью, утонченностью, делавшей его похожим на музыканта. Как возбужденный таинством ребенок, она, разочарованная его близостью и смущенная возникшей между ними неловкостью, мучительно страдала в его присутствии. И все же восхищалась мальчишечьей свежестью его речей, каждый раз находя в его мимике поразительное разнообразие:
- Элис, я думаю, это судьба, что мы вместе здесь и сейчас. Что бы ни случилось, помни: я твой верный друг до конца моих дней! - разлился по окрестностям мягкими раскатами отдаленного грома голос графа.
Как вдруг вену небес наконец-то прорвало, и как из ведра зарядил теплый осенний дождь. Сидя в летней беседке под дождем Эрван "Волк" вдруг всеми фибрами души прочувствовал возникшую связь со своими древними предками, что в незапамятные времена блуждали по просторам далекой камбрийской земли, поклонялись духам деревьев, плясали под дождем, водили под луной хороводы и дружно прыгали чрез костер. Память былых поколений пробудилась в нем, голося на сотне разных мертвых языках. Он закрыл глаза, и на алой обратной стороне век, испещренной петляющими реками вен, потихоньку, кадр за кадром, сложилась чудесная картинка: над болотом туман, волчий вой гонит по небу луну, седые холмы почти сходятся в кольцо, надрывно шумит вереск; рыжеволосая женщина, чье лицо покрыто полупрозрачной невесомой, как паутинка, вуалью протягивает бравому воину кубок со студеной водой, провожая в дорогу, из которой он, может быть, никогда не вернется, сколько б она ни ждала, не сводя глаз с лилового горизонта, как бы горько не стенала у открытой калитки. Словно раненый зверь, он бесшумно сошел с порога дома, напоследок благодарно поклонившись приунывшей хозяйке; кольчуга, сшитая ее заботливыми пальчиками, тускло поблескивала в кровавом зареве заката; он шагнул за ворота, за которыми его ждал окаянным псом холод и мгла чужой земли. Он ушел, а она осталась стоять у ворот, нервно теребя медную косу. И вот под покровом лет на ее плече уже побелела коса, и прядет ее веретено теперь только ласкающий пол сквозняк. Она сошла с крыльца со снежинками слез на ресницах и пошла по следам его крови во мхе...
"Открой глаза", - скомандовал он себе, заставляя себя взглянуть неотменимо сквозь темноту собственных мыслей, от которой он трусливо бежал вот уже какой год.
- Миледи, идем скорее в дом, не то промокнем тут до нитки! - в бойком голосе Эрвана слышались любезные и в то же время властные нотки, которые заставляли подчиняться.
Обрадовавшись дождю, точно какой-то выросший в лоне девственной природы дикарь, граф схватил девушку за руку и галопом выбежал вместе с ней из уютной беседки, несясь по влажной лужайке, как оголтелый. Может, она не хотела бежать, может, он думал отпустить ее, но все это уже не имело значения, когда они под закладывающий уши шум дождя неслись об руку друг с другом, как два свободолюбивых мустанга в одной упряжке. На ходу она, цепляя руками головки цветов, точно в попытке уцепиться, невольно разбрасывала созревшие семена по полю. Эрван же неумолимым вихрем несся вперед, унося ее за собой, точно безжалостный поток ураганного ветра. Безымянному таинству зачинающейся любви не хватало только покачивающихся из стороны в сторону, распевающих и хлопающих зрителей. Во всяком случае, Блитинг истово хотел бы, чтобы несколько мужчин разделили его горькую участь и потряхивали бы погремушками из долбленых тыкв в такт его порывистым движениям, а леди Плинор, быть может, хотелось бы, чтобы какие-нибудь женщины поблизости извлекали яростное стаккато парой железных трещоток под пульсирующий ритм дождя...
Ветер дул с надрывной мощью, ворчал, ревел, и его пронзительные звуки, казалось, протыкали вечер. В заключительного пируэте на подступах к дому она в каком-то едва ли не молитвенном жесте призрачно-белые руки над головой. Тени гротескно метались по ее раскрасневшемуся детскому личику, мокрое платье приятно прилипло к телу, обозначив очертания уже оформившейся фигурки. Ее судорожные движения, похожие на эпилептический припадок, пробудили в графе дикое волнение и жажду, кои негоже испытывать не к жене. И пытаясь обернуть смятение в шутку, он с наигранной суровостью цыкнул на шаловливую девочку, загоняя ее в дом. "Заходите же!" - с напускной суровостью прикрикнул он, резво хватая ее за плечико и заводя за порог, но в словах его прозвучала неотменимая модальность отчаяния.
Обезумевший от страсти и уподобившись зверю, он внезапно кинулся к ней, принялся ловить и согревать в ладонях ее игриво болтающиеся в воздухе мокрые кисти, прижимать их к губам. Свежий дождь шумел все гуще и гуще, в доме смолкли голоса, и в ту самую горячую минуту граф Блитинг напрочь забыл всякую осторожность. Белки его возбужденных глаз блестели на влажном лице подобно опалам. От малейшего прикосновения его пальцев леди Алинор могла ощутить его кипящую страсть к жизни, волновавшую ее до самых глубин существа - он был настолько восторженным существом, что заражал ее своими бурными юношескими восторгами.
Да, природа жестока в своей сути, но в ее жестокости нет человеческой злонамеренности. Не было злонамеренной жестокости и в опасных, сумрачных повадках этого дикого хищника в человеческом обличье по имени Эрван "Волк" Блитинг. Лорд Блитинг давно усвоил одну из непреложных истин жизни: можно изнывать от жалости к плененному зверю, но стоит только плохо закрыть клетку, как кровожадный хищник окажется на воле и вопьется вам в шею длинными клыками. Усвоила ли при знакомстве с "Волком" эту истину леди Алинор, пока было под вопросом. Но чем быстрее она это усвоит - тем лучше для нее, ведь суть жизни заключалась в том, что будь ты сто раз святым мучеником, ценой собственной крови искупающим грехи всего человечества, исход что для тебя будет ровно тот же, что для не исправимого грешника, на счету которого сотни отнятых жизней...